Маруся Климова - Домик в Буа-Коломб

— Была? Была? А сейчас?

Она и теперь хочет быть красивой. Конечно, она и сейчас красивая.

Потом соседка исчезла, и Маруся была даже рада этому — ее никто не доставал, никто не приставал к ней с дурацкими разговорами, не тащил за рукав. Позже Маруся узнала, что она умерла от рака горла и даже никому не говорила, что больна. Так и продолжала пить, сидя в своей комнате, где в целях экономии горела всего одна тусклая лампочка, перед безостановочно мелькающим экраном телевизора, пила свое красное вино и курила «Житан» — дешевые крепкие сигареты без фильтра. А по узкой улочке внизу китайцы безостановочно тащили тюки с тряпьем, внизу был то ли склад, то ли магазин, хотя магазин там точно был. Вскоре там рядом открылся большой китайский супермаркет, и продавали блестящие китайские шарики, которые можно перекатывать в руке, какие-то статуэтки, и еще дешевую китайскую еду и красное вино. А ее любовник, скользкая черная черепаха по-прежнему ползал под шкафом, пока новые владельцы квартиры не сдали его в зоомагазин.

Маруся подходит к окну и в щелочку между книгами видит внизу машину, очень старую, одно крыло белое, другое — синее, капот заклеен черной изолентой, одной фары нет, дверь помята — господи, да это же Пьер! Он снова внезапно вернулся из Нормандии. А вот и какая-то баба и маленькая вертлявая черненькая девочка идут рядом с ним. Баба высокая здоровая, у нее круглое рябое лицо, круглые карие глаза, она одета в яркое цветастое платье, на голове сделан начес, и глаза густо накрашены черной тушью. Это его жена Галя. Пьер пытается взять ее под руку, она с нескрываемым раздражением дергает плечом, Пьер обиженно отходит в сторону, она смотрит на Пьера, ей становится его жалко, она подходит к нему и целует его в лобик. Пьер расплывается в улыбке и сжимает ее в объятиях.

Вот и теперь, как тогда осенью в Ленинграде, выйдя на берег полутемной поблескивающей огнями плавучих ресторанов и барж Сены, Костя старался следовать дуновениям ветерка, который, надо сказать, на сей раз был совсем не легкий, а довольно пронзительный и холодный, и каждый его порыв заставлял Костю зябко поеживаться, ибо он находился на улице уже несколько часов. Черная громада Нотр-Дама зловеще вырисовывалась на фоне темно-синего неба на острове Сите посреди Сены.

Костя свернул с набережной и стал плутать по узким улочкам Латинского квартала, где порывы ветра ощущались значительно слабее. Потом он снова очутился на набережной, прошел через мост и продолжил свой путь уже по правому берегу Сены. Наконец он увидел вымощенную булыжником площадь и огромный стеклянный куб Центра Помпиду… Это причудливое строение, все обвитое металлическими трубами, вдруг напомнило Косте огромный корабль. Костя почувствовал, что его место там, ведь он — моряк, капитан и должен стоять у штурвала.

Более того, там в корабельной библиотеке его ждут две дамы, Катя и Агафья, которые должны передать ему предназначенные для Маруси бриллиантовые подвески — пребывание в Париже накладывало определенный отпечаток на общий ход его мыслей. Конечно, если французы еще окончательно не утратили свой галльский дух, то они поддержат его в его борьбе за спасение мира. Центр Помпиду уже несколько часов как был закрыт.

Свет на первом этаже еще был не погашен, и сквозь огромную стеклянную панель, заменявшую стену, Костя видел, как несколько «вижилей», охранников, столпились у эскалатора и о чем-то оживленно беседуют. «Сейчас или никогда!» — пронеслось в голове у Кости, и как тогда, когда он стоял со Светой у витрины ювелирного магазина, он вдруг подпрыгнул и с силой ударил ногой в стекло, однако на сей раз стекло сразу же рассыпалось на множество мелких осколков, которые посыпались на голову Косте хрустальным искрящимся дождем, на мгновение Костя опешил, в глубине души он этого не ожидал, но, очевидно, он попал в нужную точку, единственное уязвимое место массивного небьющегося стекла, а иначе эти стекла ни за что не разбить. Костя знал, что такая точка есть, и то, что он с первого раза попал именно в нее, еще сильнее укрепило его веру в предначертанную ему миссию. Он был человеком, который всегда попадает в центр, в самую точку.

На улице уже слышался вой полицейской машины. Костя отряхнул с себя осколки стекла и гордо вошел внутрь. Навстречу ему со всех сторон бежали смотрители.

Костя величественным жестом отстранил несколько протянутых к нему рук охранников и как мог более значительно произнес:

— Deux dames, deux dames…

Он видел перед собой уже не охранников, а мужественных гвардейцев королевского полка мушкетеров, которые, услышав эту магическую фразу, содержащую намек на то, что за ним наблюдают две особы женского пола и благородного происхождения, тут же сразу преживут коллективное сатори, и со свойственными только французам куртуазностью и изяществом все, как один, опустятся перед Костей на колени. И уже отсюда, возглавив этот небольшой отряд благородных рыцарей, Костя начнет освобождение Франции, затем России, а затем и всего мира.

Однако вместо этого Костя почувствовал, как сразу же несколько рук грубо вцепились Косте в плащ, однако не тут-то было, Костя с истинно кошачьей ловкостью выскользнул из плаща, и, оставшись в одной рубашке, протиснулся между охранниками, неожиданно опустился на пол, несколько раз перекувырнулся через голову, потом выпрямился, разбежался и, оттолкнувшись от земли, сделал при этом сальто через голову, перепрыгнул через стоявший в центре зала стул, приземлился на пол, еще метра полтора скользил по нему и едва не упал, но удержался на ногах, остановился, выпрямился и гордо повернулся лицом к недоумевающим охранникам, явно не ожидавшим от него такой прыти. Конечно, когда-то в детстве Костя занимался спортом, гимнастикой, но это было уже очень давно, и если бы не возложенная на него миссия, в других обстоятельствах он никогда не решился бы на подобный прыжок, но теперь он чувствовал в своем теле необыкновенную легкость, оно подчинялось ему, как никогда раньше. «Ну что, съели! — пронеслось в голове у Кости, — Ведь вы имеете дело с человеком, который всегда попадает в точку, в яблочко!»

Последнее слово вдруг напомнило Косте, что он моряк, капитан русской флотилии, и должен показать этим опустившимся, забывшим свою великую историю французам всю широту и размах русской души. «Да, Константин Леонтьев был прав! Франция была и остается рассадником революционно-демократических идей!» Слово «яблочко», двойной и даже тройной смысл этого слова не только напомнил Косте, что он моряк, но и навел его на мысль, что он не может продемонстрировать русскую удаль и бесшабашность иначе, как в этом знаменитом матросском танце. И он начал медленно наступать на сгрудившихся в кучу охранников и подоспевшим к ним на помощь полицейских, старательно выворачивая при этом ногу с пятки на носок, как делали участники юношеских танцевальных ансамблей при дворцах и домах пионеров и школьников. «Эх, яблочко, куда ты котишься!» Сам он никогда не принимал участия в подобного рода ансамблях, но часто в детстве видел их выступление во время школьных праздников, а так же на новогодней елке…