Скарлетт Томас - Корпорация «Попс»

— Кому? — говорю я.

Она поднимает брови:

— Жоржу?

— Жоржу? — Я тереблю косичку, но это делу не поможет. Черт. — Откуда…

— Откуда мы знаем про тебя и Жоржа? — Она смотрит на свои руки, слегка в замешательстве. — Хм-м-м. Ладно. Он послал одному своему другу электронку насчет тебя. Написал: «Что мне делать, если я влюбился в креативщицу? Должен ли я ее уволить, прежде чем делать какие-то шаги?» Потом еще что-то вроде «Разузнай для меня кое-что про нее». И назвал твое имя. Довольно глупо проворачивать такие дела по электронке, если ты важная шишка — это я про Жоржа. — Она смотрит на меня. — А ты слегка сердцеедка, а?

Мне становится дурно.

— А Бен знает?

— Нет.

— Вы ему не расскажете?

— Нет. Но мы были… да и до сих пор… озабочены твоей близостью к совету директоров «Попс». Нам казалось, вербовать тебя напрямую слишком рискованно. Надо было выяснить, вправду ли ты — Юная Мисс Корпорация.

— Значит… — О черт. Теперь все встает на свои места. — Вы послали Бена за мной шпионить?

Она смеется:

— Нет, Алиса. Мы послали Эстер. Что бы у вас там с Беном ни было, это совершенно естественно. — Опять смех. — Ну, насчет «естественно» не уверена — Бена я знаю, — но это ваше личное. Никто к тебе его не подсылал.

— Но Эстер? — Я-то думала, Эстер мой друг.

— Эстер вообще-то отказалась подыгрывать. Сказала, что не хочет жертвовать вашей дружбой. Она никогда не выполняет инструкций. Последний ее бзик — что она больше не хочет лгать… Сама не знаю, что мне с ней делать. В общем, я так поняла, у вас был разговор, в котором она расписала, как сильно ненавидит директоров «Попс». После этого она отказалась продолжать игру. Но мы по-прежнему не знали, где ты находишься на карте «Попс». В смысле… О господи Иисусе. Судя по твоему досье, ты — образцовая служащая.

Я задумываюсь, потом киваю:

— Да. Судя по досье, я такая и есть.

Хлои улыбается и слегка качает головой. Я замечаю, что у нее по-прежнему те сережки с коричневыми перьями, которые кажутся чуть ли не частью ее прически. Вряд ли перья настоящие. Интересно, из чего они.

— Ты ни разу никак не взбунтовалась, — говорит Хлои.

— Да?

Вспоминаю, что было сегодня днем; шов, рвущийся под пальцами. Я смотрю на Хлои. Интересно, что видит она, глядя на меня. Неужели просто образцовую служащую?

— Единственным ободряющим знаком было то, что ты никому не сказала о шифровках, — говорит она.

Тут уж улыбаюсь я:

— Это были на редкость странные шифровки.

Хлои улыбается в ответ и отбрасывает волосы за уши.

— Извини, — говорит она. — Я в этом деле неопытна.

— Зачем ты послала ту, где спрашивалось, счастлива ли я? Я так и не поняла.

— Я хотела войти с тобой в контакт, но боялась скомпрометировать нашу группу… Отправив первое сообщение, я должна была продолжать, чтобы связь не угасла, но не знала, что сказать. Я решила послать этот вопрос и посмотреть, не скажешь ли ты кому. Ты не против, если я закурю?

— Валяй, — говорю я и тянусь за сумкой. Достаю табак, бумажки и скручиваю себе. — Хлои?

Она поднимает голову:

— Да?

— Я не только никому не сказала про записки, я их все до одной сожгла, как и ключи, которыми пользовалась при дешифровке. Было дело, я хранила одну тайну больше двадцати лет. Может, просто расскажешь, что происходит? Смотри, сколько всего ты про меня знаешь. Если захочешь, можешь рассказать Бену про Жоржа. Можешь всем про Жоржа рассказать. Эй! Я мухлюю с командировочными. Можешь и это добавить.

— Мы все мухлюем, — говорит она, выпуская дым в сторону. — И ты же уходишь из компании, так что тебе, наверное, плевать, узнает ли кто-нибудь…

— Я не ухожу от Бена.

— Да. — Она нахмуривается. — Видимо, да.

Мне будто снова одиннадцать. Я предлагаю ей секрет «я целовалась с Жоржем» в обмен на эквивалентный — на то, что она собирается рассказать мне. Однако подозреваю, что ее тайна куда значительнее моей — и в этом вся штука. Будь я на ее месте, рассказала бы? Да ни за что.

— Слушай, — говорю я. — Если не хочешь рассказывать — не надо. Но раз ты за этим пришла, может, стоит просто взять и все выложить. Я правда никому не скажу, даже если буду с вами несогласна. Разве что… О'кей, давай начистоту: если я решу, что то, что вы делаете, неправильно с моральной точки зрения — например, причиняет вред животным или детям, — тогда, наверное, я кому-нибудь расскажу. Но мне почему-то кажется, это не тот случай.

Она вздыхает:

— Да, наш случай совершенно противоположный. И ты сейчас сказала именно то, что надо…

Вот он, ключик к потайной дверце, думаю я.

Хлои тянется за пепельницей.

— Мы называемся «Анти-Корп», — говорит она, снова вздыхает, будто поняв, что вошла в невозвратную функцию, и продолжает тихо рассказывать, а по радио тем временем продолжают читать «Идору» под аккомпанемент Баха. — Мы — движение сопротивления, как ты, наверное, догадалась. Мы противостоим миру, в котором администраторы вроде Мака и иже с ними зарабатывают по много миллионов в год, тогда как люди, производящие для них товары, получают гроши, которых едва хватает на прокорм. Мы противостоим миру, где людей вроде нас нанимают, чтобы мы убеждали других покупать вещи, которые им не нужны.

Я улыбаюсь Хлои:

— Пока что со всем согласна.

— Особенно интересно действовать изнутри корпорации игрушек, — продолжает она. — Вся горькая ирония ситуации здесь намного очевиднее. Стоит задуматься о детстве, о том, что же оно такое, и понимаешь, что это сплошная ложь и противоречия. Мамочка или папочка сидят в своих кожаных сапогах и приговаривают: «Коровка му-му», пока ты рассматриваешь картинки миленьких буренок на зеленом лугу. Пару лет спустя, когда ты в «Макдоналдсе» выпрашиваешь у родителей свой «Хэппи Мил», ты никак не связываешь ее с «Коровкой му-му». «Коровка му-му» — одно, говяжий гамбургер — другое. Мы не всегда это осознаем, но наша работа — отделять друг от друга две эти идеи, чтобы можно было одновременно продавать книжки про «Коровку му-му» и «Хэппи Мил». Мы можем продавать «Приятелей Полосатика» счастливым детишкам из пригородов, которые уверены, что игрушки делает Дед Мороз, а не рабы из стран третьего мира. Мы продаем им пушистых животных, с которыми они могут обниматься в постели. Как дико, что источник утешения для западного ребенка — столь явный символ одиночества и депрессии. Мы можем продавать животных, покуда они понарошечные. И животных будут любить, покуда они остаются понарошечными. Мы продаем того сорта привязанность к вещам и сентиментальность, которые означают, что ребенок побежит в горящий дом спасать игрушечного зайца, но папочка не свернет на машине в сторону, если настоящий заяц выскочит на дорогу. Вот в чем реальная власть брендов, если задуматься. У одного зайца на заднице есть ярлык, у другого — нет. Люби зайца с ярлыком, и все скажут, что это нормально. Но рискни своей жизнью ради реального животного, и все заявят, что ты спятила.