Скарлетт Томас - Корпорация «Попс»

— А почему компьютеры не умеют играть в «го»? — спрашивает Дэн. — До меня как-то не доходит.

— Все дело в распознавании образов, — кривится Эстер. — Или типа того.

— Да-да, — кивает Грейс. — Машины не способны распознавать тонкие закономерности. На самом деле это одно из главных различий между людьми и машинами: машины обрабатывают информацию гораздо быстрее, чем нормальные люди, но люди узнают лица и голоса таким хитрым способом, что компьютеры ему никогда не научатся, даже приблизительно. Ты можешь разглядеть в толпе своего лучшего друга, но компьютер увидит лишь пятна света и тени. Распознавание образов — чуть ли не основа основ «го». Мастера игры тщательно продумывают формы, которые создают на доске, и красота этих форм для них так же важна, как победа. Компьютерам все это чуждо. Есть еще одна проблема: компьютеры не понимают, что порой нужно пожертвовать определенной частью своей территории, чтобы добиться перевеса потом. Знаете ведь все эти дзэнские заморочки — типа, ты не можешь выиграть, не проиграв, и наоборот? Вот этому-то компьютеры и невозможно научить.

Дэн морщит лоб.

— А нельзя их научить оценивать риск, чтобы они просчитывали последствия любого возможного хода? Тогда компьютер, увидев успешность проигрышного, на первый взгляд, хода, сочтет его выигрышным и все равно сделает.

— Ну, так работают шахматные программы, — объясняет Грейс. — Это называют методом «грубой силы». Шахматная программа спрашивает себя: а что, если? — и оценивает успешность того или иного хода. Но в «го» возможных ходов слишком много. Клеток на шахматной доске — всего 64, а пересечений на доске для «го» — 361. Чтобы просчитать все возможные комбинации, потребовалась бы совершенно фантастическая вычислительная мощность. Но по сути это та же проблема, что и с узнаванием лиц. Хороший игрок-человек может посмотреть на доску для «го» и сразу интуитивно понять, можно или нет захватить территорию. Похоже, компьютерам эта способность совершенно недоступна. Люди просто-напросто лучше распознают образы.

361. Девятнадцать в квадрате. По-прежнему глядя в небо, я обнаруживаю, что задумалась о простых числах. У меня есть привычка, чуть ли не навязчивый невроз: столкнувшись с каким-нибудь числом, я первым делом пытаюсь определить, не простое ли оно. Я только что проанализировала число 361, хотя прекрасно знаю: это квадрат. Возможно, причина в том, что у меня «простой» день рожденья: 19 июля 1973 года. 19 — простое число, как и 7; 1973 — тоже. Эти числа делятся нацело только на самих себя и на единицу. Вообще-то родиться в «простой» год надо еще умудриться; их нет так уж много. В двадцатом веке — 1901-й, 1907-й, 1913-й, 1931-й, 1933-й, 1949-й, 1951-й, 1973-й, 1979-й, 1987-й, 1993-й, 1997-й и 1999-й. Когда я поняла, что у меня «простой» день рождения, мне захотелось, чтобы все в моей жизни было «простым». В конце концов, простые числа — самые таинственные и красивые во Вселенной. Они неделимы, а любое другое число можно раздробить на простые множители. Это блоки, из которых строится все.

Я сижу себе на согретой солнцем земле, прислонившись к серому камню, закрыв глаза. Внезапно под зажмуренными веками все меркнет, и остаются лишь абстрактные блоки, светящиеся во тьме: камень за моей спиной, камни под землей, кирпичи во всех домах, построенных «Попс» — там, внизу, у подножия холма. Можно построить здание, можно снести его и сровнять с землей — но кирпичики останутся, какими были. Простые числа, гены, атомы. «Атом» значит «неделимый», так ведь?

Дедушка варит джем, бабушка работает наверху, в кабинете.

— И чем это она там весь день занимается? — спрашиваю я, стараясь держаться подальше от большой сковородки, как мне и велено.

— Математикой, — не мудрствуя лукаво отвечает дедушка.

— Какой математикой?

— Сложной математикой.

— Какой именно сложной математикой?

— Она пытается доказать гипотезу Римана. [48] Георг Фридрих Бернхард Риман (1826–1866) — немецкий математик, изобретатель римановой геометрии. Гипотеза Римана касается закономерности распределения простых чисел; Институт математики Клея объявил ее одной из семи важнейших научных проблем тысячелетия.

— Чего-чего?

Он смеется:

— Вот именно. И она еще заявляет, что это я ставлю себе невозможные задачи.

Я не понимаю, что он имеет в виду.

Перед ужином мне разрешают обтянуть горловины банок муслином и закрепить его резинками. Потом мы пишем на ярлыках: «Апельсинный джем, 1983» и убираем банки в кладовую. Вскоре бабушка спускается из кабинета и зевает: намек дедушке сделать ей виски со льдом.

— Что такое гипотеза Римана? — тут же спрашиваю я.

Она смеется:

— Ее придумал Дьявол.

— Это важная штука? — допытываюсь я.

— Да, кое для кого, — отвечает она; лицо у нее такое, будто вопрос мой ее позабавил.

Никак не пойму, о чем бы поговорить с бабушкой. Она не то чтобы меня пугает — просто все время такая занятая, что даже страшно делается. Дедушка готов болтать со мной о чем угодно — о том, отчего меняется погода, об Иэне Ботэме, [49] Иэн Теренс Ботэм (р. 1955) — знаменитый английский игрок в крикет, был капитаном сборной Великобритании в 1980–1981 гг. об электросхемах, о том, как правильно шлифовать песком дерево, как смешивать краски и так далее, — но бабушкина таинственность всегда меня обескураживала. Время от времени я робко задавала ей вопросы вроде «А что у нас на ужин?» или «Как ты думаешь, будет дождь?» — а она просто рассеянно произносила что-нибудь вроде «О, хм, спроси дедушку», после чего удалялась в свой кабинет на втором этаже. Однажды, чтобы избежать этого ответа, я спросила, какой ее любимый цвет. Она просто уставилась на меня с гримасой беспредельно озадаченной и сказала, что не знает. Думаю, она меня любит, но определенно меньше, чем дедушка. Я спросила ее про гипотезу Римана, потому что эта штука ее больше всего интересует (что очевидно) — спросила в надежде, что бабушка полюбит меня сильнее, если я пойму главный интерес в ее жизни. Но объяснять она не торопится, так что я меняю тактику.

— Когда, где и кто решил самую важную математическую задачу в истории — а главное, какую? — спрашиваю я.

Дедушка садится напротив меня на свой любимый стул.

— Вот вопрос так вопрос, — говорит он. — Да уж. — Он смотрит на бабушку, потом снова на меня. — Самая важная математическая задача. Хм-м.

— Евклид? — говорит бабушка, обращаясь скорее к нему, а не ко мне.

— Хм-м. На самом деле стоит вспомнить Блэтчли-Парк, тебе не кажется?

На миг ее лицо делается печальным.

— Ну…

Дедушка смотрит на меня:

— Ты когда-нибудь слышала про Блэтчли-Парк?

Я качаю головой, представляя себе уток в пруду.