Корнель Филипович - День накануне

Льет дождь. Льет и льет. Днем и ночью. К тому же холодно. Старый котище Киллер с большой квадратной мордой и маленькими, обезображенными в боях ушами, покрытый короткой, желтоватой, несмотря ни на что тщательно ухоженной шерстью, дремлет, укрывшись в глубокой нише подвального окна. Невидимый сам, он в любую минуту может увидеть, что творится вокруг. Сидит он в позе, которая позволяет занимать как можно меньше места в пространстве, обеспечивает абсолютную неподвижность, да и легче сойти за предмет, ничем никому не угрожающий, а в холодные дни вроде сегодняшнего — наилучшим образом сохранить собственное тепло. Кот Киллер абсолютно неподвижен, и все же он не кирпич, не камень, не кусок дерева. И не голубь, не ворона, не собака. Киллер чрезвычайно остро ощущает, что он не вообще какой-то там кот, а именно тот, которым в данную секунду является. Более того — ощущения своего «я» он не утрачивает даже при столкновении с человеком. Следовательно, у него очень развито самосознание.

Я назвал Киллера старым котом. Это верно. Киллеру немало лет, однако это ничего не значит, ибо Киллер не стареет. Был он, правда когда-то давно, маленьким, тихонько мяукающим котенком, но потом, подросши, перестал меняться. Не вылинял, не запаршивел, не раздобрел, и брюхо у него, как, например, у многих окрестных собак, не обвисло. Его тело осталось стройным и гибким, шерсть — гладкой и блестящей. Глаза чистые, как небо перед восходом солнца. Смотрит Киллер ясными своими глазами и видит все, днем и ночью, начиная от муравья, ползущего по земле, и кончая совой, которая присела на край крыши. Этому занятию Киллер посвящает очень много времени. Он смотрит, когда охотится, но и смотрит, чтобы просто смотреть. Причем смотрит так, словно все, что видит: трава, дома, люди, деревья, — тоже его насущный корм.

Трудно сказать, почему в доме профессора университета, у которого Киллер прожил несколько лет и где ему было совсем неплохо, его назвали Убийцей. Кот Киллер убийца не в большей степени, чем другие. Мало, что ли, раз ему случалось наблюдать, как профессорская жена с домработницей убивали большую рыбу, как они по ней колотили, вопя благим матом! Киллер видел такое из-под буфета не раз и не два. А откуда брались эти горы красного мяса на кухонном столе, эти куры и цыплята, зайцы и фазаны? Груды белых костей? Кровавая печенка, шипящая на сковородке? После того как профессор вместе с женой и прислугой куда-то исчезли, а их пахнущую кедром мебель погрузили на большую подводу, запряженную лошадьми, и увезли, дверь дома, в котором Киллер жил, закрылась перед ним навсегда. Навсегда? Киллер часто сиживал под знакомой дверью, поджидая, пока она откроется, и пытался проскользнуть внутрь, но его всякий раз прогоняли. Он пробовал взять судьбу измором, и его еще долго видели на лестничной площадке, где он по целым дням спокойно дремал на подоконнике, однако мебель в квартиру профессора не возвращалась. Это было крайне неприятно, но Киллер рассматривал новую реальность как нечто преходящее и никогда не переставал считать профессорскую квартиру своей, лишь до поры до времени недоступной, — не говоря уж о доме и ближайших окрестностях. От них бы он не отрекся ни за какую плату. Впрочем, это неверно сказано: ни о какой, даже самой высокой плате не могло быть и речи, поскольку Киллеру никогда подобное намерение в голову не приходило, даже мысли такой не возникало, хотя бы шутки ради. Если бы неведомой силе удалось — вопреки воле Киллера — перенести его за пятьсот километров от дома, он бы и тогда сделал все, чтобы в этот дом и эти окрестности вернуться. Шел бы ночью и днем, в дождь и в зной, напрямик через поля и леса, пробирался бы в темноте окраинами городов и поселков. И дошел бы. А если б не дошел, то лишь потому, что погиб бы, разорванный собаками или раздавленный машинами на большой автостраде, однако так или иначе — по дороге домой.

Киллер ненавидит суету и шум, а пуще всего визг и скрежет, которые издают железные чудища на колесах. К постоянному грохоту, производимому городом, где с утра до вечера и даже ночью скребет железо о камень, он привык — по необходимости. Поскольку вынужден был в этом городе жить, поскольку жил в нем с рождения. Он научился не слышать эти противные звуки, вернее сказать, он обладал умением отделять их и отдалять от звуков, которые были ему приятны либо просто нужны, — таких, как шаги людей, возня крыс, щебетанье птенцов, шуршание мышей, шелест листьев.

Так вот, Киллер, который ниоткуда не возвращался, ибо никто его никуда насильно не увозил, сидит в нише подвального окна и, кажется, счастлив оттого, что он такой, какой есть, и место, в котором он в данный момент находится, его вполне устраивает. Стал ли бы он еще счастливее, если б у него сначала отобрали это самое место, а потом он бы вновь его обрел? Неизвестно. Я считаю, он был бы столь же счастлив, ничуть не меньше и не больше. Ибо задача у кота Киллера всегда была, есть и будет одна: вернуться на старое место — независимо от того, откуда придется возвращаться: из соседнего ли сада, из другого воеводства или даже из другой страны. Потому что величайшее удовлетворение и радость ему приносит уверенность в том, что все основные элементы окружающего мира: деревья, камни, кусты и заборы — так сказать, обретаются там, где им положено. Лишь будучи твердо убежден, что он это он и пребывает в знакомой местности, кот Киллер может жить и действовать. На фоне того, что неизменно, и не меняясь сам, он лучше видит и понимает то, что непрестанно меняется, растет, шевелится, перемещается.

Дождь понемногу утихал, и холодный ветер тоже успокаивался. Подул еще разок, словно лишь для того, чтобы стряхнуть капли с деревьев, согнуть и раздвинуть стебли трав, взъерошить мелкие листочки на кустах, — затем наступила тишина. Киллер еще долго сидел в оконной нише, но в какой-то момент, выбор которого зависел только от него, принял решение и незамедлительно его осуществил: легко и очень осторожно спрыгнул на землю. Так осторожно, будто прыгал не с полуметровой высоты, а со второго этажа. Постоял минутку, присматриваясь и прислушиваясь — проверяя, не нарушило ли это движение чего-либо в окружающем мире. Но ничего не произошло, вокруг царило спокойствие, только время от времени падали капли с деревьев. По своему обыкновению, чтобы спровоцировать какую-нибудь перемену, которая, возможно, таилась где-то под прикрытием тишины и покоя, дабы объявиться вдруг нежданной угрозой, Киллер сам раза два или три энергично пошевелил хвостом; потом стоял, смотрел и слушал. Продолжалось это довольно долго, но Киллер был терпелив. Терпение было основной чертой его характера. Киллер не знал, что такое потеря времени — чувство, которое возникает даже у самых терпеливых людей, если им приходится, например, долго ждать опаздывающий поезд или производить какие-то скучные, однообразные действия. Когда, замерев, Киллер всматривался в темное отверстие норки, откуда в любую минуту могла выскочить мышь, он и не замечал, как идет время. Неподвижность, напряженное ожидание были для него тем же, что движение, прыжок, бегство, погоня, схватка, — а какая же это потеря времени? Просто несколько иная, но не менее важная форма существования во времени и пространстве.