Луи де Берньер - Мандолина капитана Корелли

– Он займет мою кровать, – сказал доктор, прекрасно зная, что Пелагия будет возражать.

– О нет, папас, он ляжет на моей. А я буду спать в кухне.

– Ну, раз ты настаиваешь, корициму. Только подумай, как нам пригодятся все эти лекарства и препараты! – Он потер руки и добавил: – Секрет жизни при оккупации – в том, чтобы эксплуатировать эксплуататоров. И нужно знать, как оказывать сопротивление. Думаю, мы устроим этому капитану веселую жизнь.

Капитан Корелли, доставленный своим новым баритоном – бомбардиром Карло Пьеро Гуэрсио, – прибыл под вечер. Подняв тучи пыли и вызвав переполох среди копавшихся на дороге цыплят, юзом затормозил джип, и в калитку вошли двое мужчин. Карло взглянул на оливу, поражаясь ее размерам, а капитан огляделся, оценивая признаки спокойной домашней жизни. К дереву был привязан козленок, на протянутой к дому веревке висело белье; живая бугенвиллия и вьющийся виноград, старый стол, на котором лежала кучка нарезанного лука. И молодая женщина с темными глазами, голова обвязана шарфом, в руке – большой кухонный нож. Капитан рухнул перед ней на колени и театрально воскликнул:

– Прошу вас, не убивайте меня! Я не виновен!

– Не обращайте внимания, – сказал Карло, – он вечно валяет дурака, по-другому не может.

Пелагия невольно улыбнулась – вопреки собственной решимости – и встретилась взглядом с Карло. Он был огромный – примерно как Велисарий. В одной его штанине поместились бы два средних человека, а из одной гимнастерки она смогла бы сшить отцу две рубашки. Капитан вскочил на ноги.

– Я – капитан Антонио Корелли, но если вам угодно, можете звать меня маэстро, а это… – Он взял Карло за руку: – один из наших героев. У него сотня медалей за спасение жизни и ни одной – за лишение ее.

– Чепуха это, – сказал Карло, застенчиво улыбнувшись. Пелагия взглянула на гиганта, чувствуя, что, несмотря на свои размеры, несмотря на огромные ручищи толщиной с бычью шею, он человек мягкий и опечаленный.

– Храбрый итальянец – это чудо природы, – угрюмо проворчала она, помня отцовские наставления – быть как можно неуступчивее.

– Он под огнем вытащил с поля боя раненого товарища, – возразил Корелли. – Он известен на всю армию и отказался от повышения. Это человек – скорая помощь. Вот какой это человек. И в результате – носит в ноге греческую пулю. А это, – он постучал по футляру, который держал в руке, – Антония. Возможно, позже мы организуем более официальное представление. Ей, как и мне, не терпится познакомиться с вами. Могу я узнать, под каким именем вы известны людям?

Пелагия в первый раз внимательно посмотрела на него и вздрогнула – перед ней стоял тот самый офицер, который скомандовал своему взводу комедиантов: «Равнение налево!» Она покраснела. И в тот же момент Корелли узнал ее и, досадуя на себя, прикусил нижнюю губу.

– Ах ты! – воскликнул он, шлепнув себя по руке. Он снова упал на колени и, свесив голову в лукавом раскаянии, мягко проговорил:

– Прости мне, Отче, мой грех! Меа culpa, mea culpa, mea maxima culpa! [103]– Он ударил себя в грудь и разразился деланным рыданием.

Карло переглянулся с Пелагией и пожал плечами:

– Он всегда такой.

Вышел доктор Яннис и, увидев капитана на коленях перед своей дочерью и отметив смущенное выражение на ее лице, сказал:

– Капитан Корелли? Мне необходимо переговорить с вами. Немедленно.

Сильно удивившись властности, прозвучавшей в голосе старика, Корелли сконфуженно поднялся и протянул руку. Доктор своей не подал и сухо произнес:

– Я требую объяснений.

– Каких? Я ничего не сделал. Прошу прощения, я всего лишь шутил с вашей дочерью. – Он беспокойно переминался, с огорчением понимая, что начал неудачно.

– Я хочу знать, зачем вы испоганили памятник?

– Памятник? Простите, но…

– Да, памятник. Тот, что находится на середине моста, построенного де Боссе. Его осквернили.

Капитан недоуменно сдвинул брови, а затем лицо его прояснилось.

– А, вы имеете в виду тот мост в Аргостолийской бухте? И что с ним случилось?

– На обелиске было написано «Во славу Британского народа». Я узнал, что кто-то из ваших солдат соскоблил надпись. Вы что думаете – вам так легко удастся подчистить нашу историю? Неужели вы настолько глупы, что считаете, будто мы забудем, о чем в ней говорилось? Значит, так вы ведете войну – соскабливая надписи? Что же это за героизм такой? – В голосе доктора зазвучала страстность. – Скажите, а понравилось бы вам, капитан, если бы мы уродовали надгробия на итальянском кладбище?

– Я не имею к этому никакого отношения, синьор. Ваши обвинения не по адресу. Я приношу извинения за нанесенное оскорбление, но, – он пожал плечами, – не я и не мои солдаты принимали это решение.

Доктор нахмурился и поднял палец, тыча им в воздух.

– Не существовало бы ни тирании, ни войн, капитан, если бы фавориты не забывали о совести.

Капитан, как бы ища поддержки, взглянул на Пелагию, испытывая невыносимое ощущение, будто его снова отправили в школу.

– Я должен возразить, – вяло произнес он.

– Вы не можете возражать, извинений этому нет. И почему, скажите на милость, в наших школах запрещено преподавание греческой истории? И почему все обязаны изучать итальянский, а?

Пелагия про себя улыбнулась; она сбилась со счета, как часто слышала рассуждения отца об абсолютной необходимости и совершенной обоснованности обязательного изучения в школах итальянского языка.

Капитан почувствовал, что ему хочется съежиться, как маленькому мальчику, которого застали за воровством из коробки конфет, оставленных на воскресенье.

– В итальянской империи, – проговорил он, прямо-таки ощущая, как горчат эти слова, – логично, чтобы все изучали итальянский… Полагаю, причина в этом. Повторяю, я не в ответе за это. – Было заметно, что он вспотел. Доктор ожег его заготовленным испепеляющим взглядом.

– Прискорбно, – проговорил он.

Повернувшись на каблуках, доктор вошел в дом и присел к столу, очень довольный собой. Дотянулся и пощекотал Кискисе усы, чем вызвал ее недовольство, и поделился с ней:

– Дали мы ему прикурить!

Ошеломленный капитан Корелли остался стоять во дворе, и Пелагии было жаль его.

– Ваш отец… – проговорил он, но больше слов не нашел.

– Да, он такой, – подтвердила Пелагия.

– Где я буду спать? – спросил Корелли, обрадовавшись возможности переменить тему; все его хорошее настроение улетучилось без остатка.

– Вы займете мою постель, – сказала Пелагия.

В других обстоятельствах Антонио Корелли не преминул бы радостно спросить: «Значит, мы будем делить ее? Как гостеприимно!» – но теперь, после слов доктора, это сообщение его испугало.

– Об этом не может быть и речи, – отрывисто произнес он. – Сегодня я переночую во дворе, а завтра попрошу подыскать мне другое жилье.