Луи де Берньер - Мандолина капитана Корелли

Он, ругаясь на чем свет стоит, выбрался из постели совершенно здоровый в день вторжения. Словно приход итальянцев оказался чем-то настолько важным, настолько весомым, что вволю наслаждаться своим недугом превратилось в непозволительную роскошь. Доктор сделал вид, что его это не удивило, но Дросула и Пелагия согласились, что в таком виртуозном выздоровлении есть нечто подозрительное. Мандрас отправился к морю и поплавал со своими дельфинами, как будто вовсе никуда не уходил, вернулся освеженным: на взъерошенных волосах высыхала соленая вода, на лице играла улыбка, на теле – ни одной сведенной судорогой мышцы, – взбежал на холм и преподнес Пелагии кефаль. Потеребил Кискису за уши, быстренько покачался на оливе и показался Пелагии еще ненормальнее в своем новом здравом рассудке, чем когда был поистине безумен. Теперь при каждой встрече она чувствовала себя виноватой, и ей было очень неуютно.

Она вздрогнула, когда Мандрас похлопал ее по плечу, и, несмотря на ее усилие изобразить сияющую улыбку, от него не ускользнула промелькнувшая у нее во взгляде тревога. Сейчас он решил не обращать на это внимания – припомнит потом.

– Привет, – сказал он. – Отец дома? У меня еще осталась нездоровая кожа на руке.

Радуясь, что можно отвлечься на что-то конкретное, Пелагия предложила:

– Давай я посмотрю.

А он весело ответил:

– Я надеялся увидеться с шарманщиком, а не с обезьянкой.

Мандрас слышал это выражение на фронте, оно ему понравилось, и он долго ждал возможности блеснуть им. Шутка поразила его своим остроумием, а он полагал: то, что остроумно, должно быть и привлекательным. Ему ничего так сильно не хотелось, как суметь снова внушить Пелагии то чувство, которое, боялся он, уже исчезло.

Но глаза Пелагии полыхнули огнем, и у Мандраса упало сердце.

– Я не это хотел сказать, – проговорил он. – Это была шутка.

Молодые люди посмотрели друг на друга, как бы отдавая дань прошлому, и Мандрас сказал:

– Я собираюсь уйти к партизанам.

– Ох! – выдохнула она.

Он пожал плечами:

– Выбора у меня нет. Ухожу завтра. Поплыву на лодке к Маноласу.

– А как же подводные лодки? – ужаснулась Пелагия. – А военные корабли? Это безумие!

– Можно рискнуть, если выйти ночью. Смогу плыть по звездам. Думаю, завтра ночью.

Повисло долгое молчание.

– Я не смогу писать тебе, – сказала Пелагия.

– Я понимаю.

Пелагия вошла на минутку в дом и вернулась, держа в руках жилет, который она так преданно шила и украшала, пока жених был на фронте. Застенчиво показав его, она сказала:

– Вот что я готовила для тебя, чтобы танцевать на праздниках. Хочешь, возьми его сейчас.

Мандрас взял жилет и поднял его перед собой. Склонив голову набок, он проговорил:

– Кажется, не совсем сходится, да? Ну то есть, узор на половинках немного разный.

Пелагию остро кольнуло разочарование, отдававшее предательством.

– Я так старалась! – жалобно воскликнула она в приливе чувств. – И никак не могу угодить тебе!

Мандрас хлопнул себя ладонью по лбу и скривился, показывая, какой он дурак:

– Господи, прости. Я не хотел, чтобы так вышло. – Он вздохнул и покачал головой. – С тех пор как я ушел оттуда, у меня язык, душа и мозги вроде как плохо соединяются друг с другом. Всё наперекосяк.

Пелагия забрала у него жилет:

– Я постараюсь исправить. А что мать говорит?

Он умоляюще взглянул на нее.

– Я надеялся, что ей ты скажешь. Я не вынесу ее рыданий и уговоров, если сам скажу.

Пелагия горько рассмеялась:

– Так что же, значит – ты такой трус?

– Жалко мать, – признался он. – Пожалуйста, скажи ей.

– Ладно. Ладно, скажу. Она потеряла мужа, а теперь теряет сына.

– Я вернусь, – сказал он.

Она покачала головой и вздохнула.

– Обещай мне одну вещь. – Он кивнул, и она продолжила: – Когда тебе захочется сделать что-то ужасное, подумай обо мне и не делай этого.

– Я – грек, – мягко сказал он, – а не фашист. И я буду думать о тебе каждую минуту.

В его голосе прозвучала трогательная искренность, и она почувствовала, что ей хочется заплакать. Они порывисто обнялись, точно были братом и сестрой, а не обрученными, и мгновенье смотрели друг другу в глаза.

– Храни тебя Господь, – произнесла Пелагия, и он грустно улыбнулся.

– И тебя.

– Я всегда буду помнить, как ты раскачивался на дереве.

– А я – как шлепнулся на горшок.

Оба коротко рассмеялись, он в последний раз призывно взглянул на нее и двинулся к калитке. Через несколько шагов остановился, обернулся и дрогнувшим голосом тихо произнес:

– Я всегда буду любить тебя.

А далеко от деревни Карло с капитаном, покрытые великолепной бежевой пылью, уныло осматривали стоявшую на дороге машину. Колес не было, а кабина под завязку была завалена еще дымившейся кучей навоза.

Вечером капитан заметил в кухне висевший на спинке стула изысканно вышитый жилет. Он снял его и повернул к свету; бархат был насыщенно-алого цвета, атласная подкладка пришита маленькими аккуратными стежками, которые, казалось, могли сделать только пальчики миниатюрного эльфа. Золотой и желтой нитью на жилете были вышиты томные цветы, парящие орлы и прыгающие из воды рыбы. Пробежав пальцами по вышивке, он ощутил плотность узора. Закрыл глаза и представил, как каждая фигура рельефно повторяет изгибы изображаемого ею существа.

За этим его и застала Пелагия. Она смутилась – быть может, оттого, что не хотела, чтобы он узнал, для чего она изготовила эту вещь, а может, потому, что устыдилась ее несовершенства. Капитан открыл глаза и протянул ей жилет.

– Это прекрасно, – сказал он. – Я такое только в музеях видел. Откуда это?

– Я сшила. И не такой уж он хороший.

– Не такой уж хороший? – не веря, повторил он. – Это шедевр!

Пелагия покачала головой.

– Половинки не совсем сходятся. Они должны быть зеркальным отражением друг друга, а вот тут видно, что этот орел получился под иным углом, чем вот этот, и этот цветок должен быть такого же размера, как вот тот, а он больше.

Капитан неодобрительно прищелкнул языком.

– Симметрия свойственна только мертвому. Вы когда-нибудь видели симметричные дерево или гору? Это хорошо для строений, а вот если бы вы увидели симметричное человеческое лицо, у вас бы сложилось впечатление, что его только полагается считать красивым, а на самом деле оно холодное. Человеческой душе нравится, чтобы в ее геометрии был небольшой беспорядок, кирья Пелагия. Посмотрите на себя в зеркало, синьорина, и вы увидите, что одна бровь у вас немного выше другой, что левое веко делает этот глаз чуточку шире. Но вы привлекательны и красивы, несмотря на… а иначе вы были бы статуей. Симметрия – для Господа, не для нас.

Пелагия скептически скривилась, собираясь нетерпеливо отвергнуть его голословные утверждения о ее красоте, но в этот момент заметила, что нос у капитана – не совсем прямой.