Майгулль Аксельссон - Лед и вода, вода и лед

Роланд со своей стороны очень хотел бы обратить внимание на то, что «Один» мощнее любого другого неатомного ледокола и что судно иногда, не всегда, это надо признать, но в некоторых случаях удивляло всех своей способностью пробиваться сквозь самые толстые льды, даже, между прочим, в районе Северного полюса. Кстати, он ведь рассказывал, что «Один» четырежды побывал на Северном полюсе? И что планирует сделать это в пятый раз во время данного рейса?

— Да, — отвечает лоцман. — Но все-таки… Толщина льда в проливе Мелвилла может достигать семи метров. Или около того.

— Хм, — говорит Роланд.

Оба стоят неподвижно, каждый опирается рукой о стол. Молчание длится не менее минуты. Потом Роланд выпрямляется и едва улыбается тонкой улыбкой. Решение принято. Пролив Пил.

— На самом деле, — говорит лоцман, отведя взгляд от Роланда и устремив его в огромные иллюминаторы мостика. — На самом деле ни одно судно никогда не ходило проливом Пил в это время года.

— Well, — произносит Роланд. — В таком случае будем надеяться, что все получится.

Весь корпус чуть вздрагивает, едва судно начинает движение, и этот толчок передается во все стороны, как стартовый сигнал. Ульрика наклоняется над свежими пробами воды в лаборатории и регулирует настройки. Андерс промывает ссадину парню из машинного отделения и налепляет пластырь. Винсент запускает токарный станок у себя в мастерской и предпринимает первую попытку скопировать гайку. Фредрик прикрепляет полосатую черно-желтую рейку к леерному ограждению, чтобы измерять расстояние до льдов. Йон вставляет ключ в замок своего контейнера с оборудованием и распахивает дверь, чуть улыбаясь, словно желая представить «рыбку» двум докторантам и двум матросам, которым предстоит вытаскивать ее на палубу. Никто из них не улыбается в ответ, все молчаливо сосредоточены на том, как правильно взяться за этот тяжелый агрегат. Его отправят в море еще до полудня, а до того надо протестировать всю электронику.

«Один» меняет курс и поворачивает в пролив Пил. Позади черный остров Резолют превращается в серое облако и тяжело опускается за горизонт.

На следующее утро «Один» уже во льдах. В настоящих льдах, которые и в июле мощной толщей лежат между островами. Пятиметровым слоем без единой трещины. Пять метров в толщину при полном отсутствии пространства для огромных глыб, которые судно выламывает и пытается растолкать в стороны.

— Тугой лед, — говорит Роланд на утреннем совещании, окидывая взглядом собравшихся. — Необычная консистенция. Как резина.

Ульрика хмурит лоб:

— Плохо колется?

— Очень.

Наступает молчание. За иллюминаторами сверкает открыточный зимний пейзаж. Небо высокое и синее, с отдельными белыми облаками, а лед внизу пытается, как может, уподобиться небу, но ему это удается не вполне. Скорее у него получается негатив — белая гладь и кое-где синие озера воды поверх льда, будто белое ледяное небо и синие облака.

— Сегодня больше трех-четырех узлов вряд ли получится, — сообщает Роланд. — А потом посмотрим, может, там, дальше пойдет побыстрее.

Никто не отвечает.

— На этом, собственно, все.

Блокноты захлопываются. Приглушенный звук придвигаемых стульев. Кто-то помогает Роберту с перевязанной рукой задвинуть его стул под стол и получает вежливый кивок в ответ. Утреннее совещание окончено.

А потом Сюсанна стоит на баке, захваченная зрелищем раскалываемого льда. Солнце сверкает в озерцах талой воды на поверхности. Сюсанна заключена в просторный круг горизонта, круг без начала и конца, и все, что ей видно, — это белое и синее, сине-белое небо над бело-синим льдом. Она не может сдержать улыбку. Вот он, предел ее мечтаний. Она вне мира. Внутри надежной пустоты, тотальной бессобытийности, того, к чему она стремилась и чего боялась всю свою жизнь. Сейчас ей абсолютно все равно, если она никогда больше не увидит ни дома, ни газеты, ни фонарного столба, что она никогда больше не сможет пойти на вечеринку, купить новые носки или поговорить с другим человеком. Она готова отречься от всей цивилизации ради блаженства — стоять на баке ледокола и глядеть, как тот протискивается сквозь льды.

Она перегибается через фальшборт и смотрит, как вода из-под «Одина» выплескивается на лед и как в следующую секунду курносый нос ледокола вползает на мокрую поверхность и давит на нее всей тяжестью. Тотчас по льду на несколько метров вперед пробегает трещина, но он пока не раскалывается, на его поверхности приоткрывается только небольшая рана, влажная ранка, обнажающая бирюзовое нутро. Попятившись, «Один» снова набирает скорость, наваливается всеми своими девятью тысячами тонн, и вот наконец-то — гигантская глыба откалывается и превращается в огромные льдины, неохотно расступающиеся в стороны. Они успевают показать свое стеклянно-голубое нутро, прежде чем их засосет черная вода под килем, а в следующее мгновение они появляются снова, справа или слева по борту, голые и громадные, злобные и жаждущие мести, но уже бессильные. «Один» протискивается вперед, вскрывая и взламывая то, что десятилетиями было заперто и сокрыто. В первые секунды с края льдин низвергаются маленькие водопады. Но скоро все заканчивается. Взломанный лед поворачивается к небу изломанным брюхом и замирает. Позади судна льдины смыкаются в гряду, которая всего через несколько часов окрепнет от стужи так, что пробиться через нее будет немыслимо.

Сюсанна поворачивается лицом к солнцу и закрывает глаза, наслаждаясь грохотом моторов и ледяной крупорушки «Одина», как раньше наслаждалась тишиной в своей каюте. Так вот куда она шла все это время. Вот о чем мечтала. Об упоении — взламывать лед, разбивать вдребезги безмолвие Арктики, оставляя за собой рану в ландшафте, который годами пребывал нетронутым и нерушимым. От этой мысли она улыбается. Ну, может, не совсем так. Но что-то в таком духе.

Когда она снова открывает глаза, то взгляд цепляется за желтоватое пятнышко на льду. Спустя мгновение она понимает, что это белый медведь. Первый в ее жизни белый медведь! Она поднимает и наводит бинокль. Медведь застыл с открытой пастью, чуть в стороне, неподвижно, как чучело в музее, и смотрит на ледокол, прежде чем очень медленно подняться на задние лапы.

Он смотрит не отрываясь на Сюсанну, а Сюсанна на него.

Спустя минуту палуба снова полна народа, щелкают фотоаппараты, все толпятся у борта, говорят и смеются. Медведь подошел, вперевалку и косолапя, к самому носу, но потом остановился и снова поднялся на задние лапы и теперь стоит совершенно прямо и внимательно смотрит.

— Смотрите, самец!

— Видно, молодой еще.

— Молодые самцы — самое страшное. По-настоящему опасно для жизни. Вот на Шпицбергене…