Майгулль Аксельссон - Лед и вода, вода и лед

А что она приготовит на ужин, если ничего не купила на рынке? Тут же возникает образ — Биргер и Сюсанна сидят на кухне за столом, воздев ножи и вилки и уставившись на дверь. В полном бездействии. Разинув рот, как птенцы. В ожидании, что вот она придет и напихает им туда еды, как пихала всегда.

А я на них плюну, думает она и ставит ногу на площадку перед рыбацкими домиками.

Да. Именно это она и собирается сделать. Устала она от них. От обоих. Она сбежит.

Мысль была такая привычная и в то же время такая безумная, что Инес улыбнулась. Куда сбежит? Вопрос, конечно. Снова налетел ветер, хватая ее за пальто и трепля сзади, и она скорее ощутила, чем увидела, как прямо перед ней пляшет на ветру рыбачья сеть.

— Я должна идти домой, — снова сказала она вслух сама себе, однако остановилась и ухватилась за кол впереди. Ветер взметнул сеть и набросил ей на лицо. Она подняла руку и машинально отвела сеть прочь. Домой идти все-таки придется. Хотя и не хочется. Совершенно не хочется.

Тем не менее она, естественно, пошла в сторону дома. Даже проверила, висит ли сумка на плече так, как надо, поддернула двумя пальцами перчатки и подтянула их, взялась за оба конца платка на голове, проверяя, завязан ли он как следует, но дела это не меняло. Ей не хотелось идти домой. Это факт, причем такой факт, который она больше не могла игнорировать.

Теперь она уже шла по булыжной мостовой, и чуть впереди горел первый фонарь, от которого она по пути сюда пыталась спрятаться. Но теперь она прятаться не собирается, теперь она войдет в этот мутно-желтый световой конус, а потом шагнет в темноту по другую его сторону. Потому что теперь она — другая. Та, что все-таки призналась самой себе, что часть ее жизни завершена. Бьёрн ведь ушел. Навсегда. Он стал взрослым и знаменитым и поехал в Англию. Он встретится с Элси. И даже если и он, и Элси вернутся в Ландскрону, все равно ничего уже не будет так, как прежде. Он никогда больше не посидит у нее на коленях. Никогда не заснет, прижавшись к ее груди.

Значит, предстоит оставшаяся жизнь. Собственная. Инес не собирается тратить ее впустую. И не собирается позволять другим тратить ее жизнь. И существует единственная вещь на свете, о которой она мечтает, не считая невозможного — повернуть время вспять и вечно жить рядом с маленьким Бьёрном.

Есть взрослые люди, которые учатся в Лундском университете. Это она знает, пусть Биргер и ухмылялся, рассказывая об одном бывшем докере, который вдруг появился в гимназии со степенью бакалавра по химии и физике и пачкой студенческих кредитов, — это в сорок три-то года! — но Инес плевать на все ухмылки. Главное, в принципе такое возможно. Люди ведь так делают. А она почему не может? На мгновение перед глазами опять возникла картинка: она — доцент в трехкомнатной квартире в Лунде, — но Инес устояла перед искушением нырнуть в прежнюю фантазию. Так все равно не будет. Иначе, тысячами разных вариантов, но не так…

Придется мотаться туда-сюда на электричке. Понятно. Она могла бы ездить на лекции и семинары в Лунд несколько дней в неделю, а в остальное время сидеть дома и заниматься. Можно было бы устроиться в комнатке Элси наверху, на чердаке, эта комнатушка годами пустует, Инес только заходит туда время от времени вытереть пыль и пропылесосить. Можно вообще обставить ее заново. Выкинуть старую кровать и туалетный столик и купить бюро, настоящее, красивое бюро и датскую лампу с белым гофрированным абажуром…

Инес остановилась и закрыла глаза. Что она себе вообразила? Откуда она возьмет деньги на это бюро? Или на датскую лампу? Счет в банке — на имя Биргера, и самая мысль — что он снимет деньги, чтобы Инес купила себе бюро и лампу, — полнейшая нелепость. Он в жизни не снял ни эре с этого счета, наоборот, трясся над чековой книжкой, как дракон над своими сокровищами. Каждый месяц она вручала ему сотенную, которую он засовывал в бумажник рядом со своими сотенными, потом застегивал пальто и шел в банк класть их на счет. Странно, что сотенная, покинув бумажник Инес, тотчас переставала ей принадлежать. А принадлежала Биргеру. И от одной мысли попросить у него что-то или потребовать Инес делалось физически нехорошо. Она так и видела, как он поджимает губы, как он…

Презираю его, подумала она и открыла глаза. Я — женщина, которая на самом деле презирает своего мужа.

Она сама удивилась этому. И ощутила некоторую вину.

Он сидел в гостиной, но тут же встал, услышав, что она вернулась, и вышел в холл, встал в дверях в гардеробную и смотрел, как она снимает сапоги. Руки в карманах брюк. Очки для чтения на кончике носа. В лице некая скорбь.

— Привет, — сказал он, помолчав.

Отведя взгляд, она смотрела на полку для обуви, ища свои домашние туфли. Она всегда ходила дома в туфлях. Считала дурным тоном — ходить по дому без обуви. В одних носках, как Биргер.

— Привет.

— Где ты была?

Ей по-прежнему не хотелось на него смотреть, и она уставилась в зеркало. На свое бледное лицо. Некрасивое лицо. Нелюбящее лицо предательницы.

— Гуляла.

Он ответил не сразу, постоял, покачиваясь, и попытался улыбнуться:

— Я уж в полицию на рацию звонить собрался.

Она коротко глянула на него, протискиваясь мимо, и устремилась на кухню, не отвечая. Он пошел следом.

— Чтобы объявить тебя в розыск.

Ворвавшись в кухню, она схватила фартук и завязала, только тут почувствовав, как закоченели пальцы. Как она промерзла до костей. Теперь Биргер стоял в дверях кухни. Руки из карманов он вынул, теперь они висели вдоль туловища. Неуклюже. Он нахмурился:

— Что-то случилось?

Она отвернулась и открыла морозильник. Нарочно переспросила:

— Что?

Он кашлянул:

— Что-то случилось?

Она рылась в морозильнике. Ну и конечно, там обнаружились куски замороженной курицы для жарки. Вот ее на ужин и разморозим. Она плотно сжала губы — не отвечать! — прежде чем повернуться и посмотреть на него. Мой муж, подумала она. Эта фигура на самом деле мой муж.

— А где Сюсанна?

Он по-прежнему стоял в дверях, по-прежнему свесив руки вдоль тела, пока наконец не выпрямился, встретив ее взгляд, и не сунул их в карманы.

— Ушла куда-то. С Ингалиль.

Инес отвела от него взгляд, вскрыла упаковку из вощеной бумаги и высыпала ее содержимое на сковородку.

— Ага.

Накрывать на стол было рано, но ей пришлось открыть шкафчик и достать оттуда пару тарелок. Все, что угодно, лишь бы не смотреть на него.

Но когда она обернулась, Биргера в дверях уже не было.

Развод. Само слово было неприятное. Противное, как нестираное белье. Она никогда раньше об этом не думала. В этой кухне. И применительно к себе самой. Как о чем-то, что может коснуться ее и Биргера.

Но теперь, ставя кастрюлю с водой на плиту и отмеряя рис, она об этом думала. Примеривалась к самому слову. Пробовала на вкус. Вставляла в разные предложения.