Михаил Чулаки - Во имя Мати, Дочи и Святой души

Все встречные на них оглядывались, и это очень нравилось Клаве.

Вообще никогда ей не было так хорошо в городе. Она была со всеми, она любила всех, но оставалась отдельной. Она знала Божу, знала, что избранна и спасется – и вступала в город так, как вступила бы на чужую планету, населенную примитивными, но приветливыми приматами. Принять готовыми слово истинное о пришествии Мати, Дочи и Святой Души ради их, невров и неверок, спасения.

Вскоре они свернули на другую улицу и оказались около метро. Тут тянулись ларьки и толпился народ.

Выбрав место в разрыве между ларьками, они выстроились – Клава с Соней впереди, боровки сзади – и запели:

«Для спасения нас всех, чтобы смыть адамов грех, Мати Дочу родила в День Счастливого Числа».

И снова с начала.

Некоторые останавливались.

– Сектанты, – послышалось, – сумасшедшие.

Бабушка подошла, погрозила клюшкой:

– В церковь бы пошли, чем грешить тут! И куда матки ваши смотрят? Задрать бы подолы да надавать!

Соня достала откуда-то пачку листков и протягивала тем, кто приостанавливался.

Распевшись для начала, они замолчали, и Соня заговорила одна:

– Люди, покайтесь, пока не поздно. Поклонитесь единой и единственной Госпоже Боже, которая есть Мати, Дочи и Святая Душа! Которые придут к нам, те спасутся, остальные погибнут без покаяния и прощения, – голос ее звучал особенно, как не дано звенеть в суетной жизни. Словно струны в ней натянутые – гитары или арфы изогнутой. – Приходите на большое моление в воскресенье! Которые придут и поклонятся Госпоже Боже, те спасутся. Которые придут и поклонятся за детей и близких, спасут детей и близких. Приходите спастись сами, приходите спасти погрязших в темноте детей и близких.

Последний призыв попал в точку. Приблизилась изможденная женщина с двумя сумками, полными овощей.

– Спасибо, дочки. Такие молодые и такие светлые. А если моя уже с мужиками таскается в ваши годы, она тоже спасется?

– Помолись за нее Госпоже Боже, и дочка твоя спасется, – уверенно ответила Соня и сунула листок в сумку поверх помидоров, потому что руки у женщины были заняты.

– А если пьет мой?

– И он спасется ради твоей молитвы! Госпожа Божа – великая простительница.

Клава заговорила и сама наконец:

– Познаешь свет, познаешь радость! Отмоешь грязь, выбросишь гадость! Начнешь чистую жизнь без обмана и лжи! До сих пор ты не жила, а спала в грязи лежа! Без истины жить как волчице выть!

Несчастная мать и жена отошла в задумчивости.

– Здорово ты в рифму, – шепнула Соня.

И тут особенной походкой подошел вплотную высокий парень с головой всей сверху бритой, в пятнистом комбинезоне, как леопард крадущийся.

– Я тоже в рифму могу, подружка. Вот слушай: «Здравствуй, белый ангелочек, дай попасть тебе в пупочек». А?

Клава легко распахнула свой плащ беспуговчатый:

– На.

Потому что не было никакой границы между ним и ею. И показаться ему – что встать перед зеркалом.

Тут бы и леопард настоящий растерялся перед раскрывшимися далями.

– Мы все сестры и братья, – заговорила Клава и собственный голос показался ей новым: светлым. – Все вместе. И ничего нам не жалко для сестер и братьев. Иди к нам, иди с нами. А что Госпожа Божа сотворила – всё свято. В пупке тоже правда.

Вот так и заговорила. Почти как Соня. Потому что Госпожа Божа не оставляла свою Дочу нововоплощенную.

Она еще секунду помедлила – и запахнула плащ.

– Дай адресок – приду, – ухмыльнулся наконец парень.

Соня протянула ему листок.

– Приду. И корешей приведу. Такие подружки!

Еще несколько мужиков, которые и не видели раскрывшегося перед парнем пейзажа, лишь почуяли что-то, схватили поспешно листки.

Но приблизился местный блюститель.

– Мент, – шепнула Соня. – Рвать придется.

– Чего вы тут народ собираете?

– Слово Божие несем, – ответила Соня. – Слово Божие везде нести можно.

– Малолеткам нельзя.

– Мы не малолетки, нам уже по шестнадцать.

– Расскажешь. Сгиньте, пока в детскую комнату не отвел.

– А нищим совсем детям сидеть можно?

– Поговоришь!

Клава заговорила, будто и не было перед тем недобрых слов – не сама, а по внушению:

– Зачем ты нас гонишь? Мы всех любим. И тебя любим. Тебе тоже истина нужна. Поверь в Госпожу Божу. Познаешь свет, познаешь радость!

– Ну, это мне на службе ни к чему слушать. Порядок есть.

– Кончишь смену – домой пойдешь. Какую радость жене, детям принесешь? Приходи к нам, узнаешь свет. Без фуражки приходи и семью всю приводи.

– Затейливая ты, – хмыкнул блюститель. – Но мы и не таких видали. А малолеткам все равно нельзя. Обойду круг – и чтобы не было вас. Или в детский аквариум отправлю к другим маленьким рыбкам.

И пошел, постукивая дубинкой по голенищам сияющих сапог.

– Рвать надо, – повторила Соня. – На Невский шум поедем.

Нашлись у нее и жетоны на всю компанию.

В вагоне их сдавила толпа, и какой-то черный дядя с горбатым носом, прижавшись, вдруг скользнул всей пятерней в разрез плаща. И замер – потрясенный неожиданным результатом.

Клава посмотрела на него снизу и проговорила тихо:

– Помолись Госпоже Боже.

Тот усами шевелил – и краснел всё ярче.

А Клава хотела только привести его к Госпоже Боже – и не было у нее других радостей от шевелившейся на грудке пятерни.

Так и доехали до Невского, где вывалилось полвагона.

Черный дядя пошел следом, повторяя негромко:

– Дэвушка, пойдем со мной! Чего хочешь дам!

Соня протянула ему листок.

– Приходи в воскресенье.

– Нэ надо потом! Сейчас пойдем!

Так и выехал за ними наверх.

Соня словно бы обняла рукой всех проходящих людей и сказала победительно:

– Ходют одетые и делают вид. А все об одном думают: кто какие голые внизу. Каждого можно на жалейку взять. Мужики в одно тычутся как свиньи в кормушку. Невский шум – самый главный. Вавилон самый нераскаянный. «Проспект» говорить нельзя, потому что на «про-свет» похоже, а здесь про свет не думают, про одну обезьянью случку во тьме.

– Дэвушка, пошли, да? Чего захочешь – твое! – канючил метровский попутчик.

Команда выстроилась у троллейбусной остановки и затянула свой куплет:

«Для спасения нас всех, чтобы смыть адамов грех…» Невский шум, занятый собой, реагировал вяло.

Клава смотрела на равнодушных прохожих. И чувствовала, как отделяется от них. Конечно, Госпожа Божа – великая простительница. Но нужно покаяться – чтобы проститься. А эти мимо – чуждые. Чуждые – значит злые. Суть два мира, два человечества – светлое Сестричество и темное неверство! Клава еще не умела всё сказать складно, как Соня, но понимала досконально, глядя на равнодушную чуждую толпу.

И вдруг Клава услышала:

– Да это же Клавка Капустина! То-то ее три дня в школе нет в конце последней четверти!