Воле Шойинка - Интерпретаторы

— Как сказать... Погодите... Алло!

Саго встал.

— Лучше без объяснений. Это стоило двух недель убийственной работы.

— Сидите. Сидите... Ладно, раз уж вы так не любите ждать... Алло... Алло.. Говорит Нвабузор. Соедините меня с председателем.

— Честно говоря, я бы лучше просто забрал статью. В конце концов, это дело касается лично меня.

— Это не поведение журналиста, друг мой. Скоро вы сами это поймете. Вы выполнили задание, написали статью, остальное зависит от нас. Отнеситесь к этому... алло... алло... — Он прикрыл микрофон ладонью: — Возьмите отводную трубку.

С другого конца провода донесся ни с чем не сравнимый голос сэра Деринолы:

— Это вы, Нвабузор?

— Да, сэр. Я хотел спросить относительно разоблачений. Можно их дать в номер?

— Нет. Отправьте в архив.

— Для использования в будущем?

— Нет, материал уже использован.

— Понял вас, сэр. — И явно для Саго Нвабузор спросил: — Так они согласились, сэр?

— Это не телефонный разговор.

— Разумеется, сэр. Прошу прощения.

— Кстати, кто писал статью?

— Наш новый журналист, сэр.

— Ах, этот... мальчик из Америки?

— Да, сэр.

Сэр Деринола умолк — и надолго. Нвабузор опять спросил:

— Но ведь он хорошо написал?

— Да, весьма удовлетворительно.

Саго был изумлен, ибо в голосе Нвабузора слышалась нескрываемая насмешка:

— Какое счастье, что мы взяли его на работу!

— Вы забыли, что это я приказал вам принять его, — резко выкрикнул сэр Деринола и бросил трубку.

Саго медленно повернулся к Нвабузору. Главный редактор вновь усадил его в кресло.

— Такие дела. Теперь вам все известно.

— Что известно?

— Вы молчите, и я молчу. Просто и ясно. Вы помогли председателю выпутаться из какой-то грязной истории.

— Я?

— Видите ли, это в порядке вещей. Что-то вроде взаимного страхования. Прежде чем опубликовать разоблачительный материал, мы показываем его нашему юрисконсульту, а тот, в свою очередь, советуется с председателем. Так что решение зависит не от нас.

— Продолжайте. Для меня это все поучительно.

— Затем он сообщает оппонентам, что он имеет против них. Если те решат, что смогут выстоять, они не возражают. В противном случае они говорят, что у них готовится материал на такого-то и такого-то из наших, и присылают нам копию. В общем, я довольно четко представляю себе, в какую историю влип сэр Деринола. Ваша статья подоспела как нельзя к случаю. Поэтому произошла полюбовная сделка: молчание за молчание.

— А как же мой друг?

Нвабузор пожал плечами, как бы говоря: «А что я могу поделать?»

Саго встал.

— Надеюсь, вы не будете возражать, если я передам статью в другую газету?

— Слушайте, Саго, я в этом деле уже лет тридцать. Поверьте, когда-то и я был идеалистом. Я ходил из газеты в газету и каждый раз уходил с чувством праведного негодования. Но поверьте мне, журналистика в нашей стране — бизнес, и ничего больше. Вы обязаны делать то, что прикажет хозяин. Поверьте мне, Саго, поверьте моему слову.

Саго взял рукопись.

— Я разошлю ее в другие газеты.

Нвабузор покачал головой.

— Но Саго, вы же работаете на нас. Вам заплатили, и статья эта — наша собственность.

— А если я подам заявление об уходе?

— Нет-нет, ни к чему. Другие газеты тоже не напечатают, уверяю вас. Произойдет то же самое, и они узнают, что касательно вашей статьи заключено джентльменское соглашение.

— В таком случае...

— Нет-нет-нет, не говорите того, что вам повредит. Забудьте об этом. Я знаю, что вы считаете себя в долгу перед другом; поверьте мне, вы никому ничего не должны. В конце концов вы поймете, что каждый сам за себя.

— Да, это широкий взгляд на жизнь.

— Это действительно широкий взгляд, и к тому же единственно правильный. Ведь ваш друг найдет новую работу и все позабудет...

Дверь громко захлопнулась, и Нвабузор погрузился в работу, уверенный, что все встанет на свои места.

Саго извлек свой фолиант и положил его на стол.

— Заходи, Матиас, что хорошего?

Матиас вошел с двумя запотевшими бутылками пива.

— Он говорит, не ждет до конца месяца. Дает в долг до субботы.

— Прекрасно, присаживайся.

— Сначала надо откупорить, ога.

— Благодарю. — Он послушал, как пиво забулькало в горле посыльного, и затем протянул ему том. — Раскрой его. Раскрой на любой странице.

Матиас повиновался быстро и охотно, как человек, уже привыкший к угощению.

— Великолепно. Пей, а я буду читать. «...И тишина для дефеканта необходима, как курящийся опиум для восточного мистика. Тишина уборной в английском пригородном особняке, когда хозяева и соседи ушли добывать хлеб насущный и гость-дефекант приступает к священнодействию. Эта тишина осязаема. Миф о французской утонченности, наоборот, лишь плоская вульгарная реклама, ибо люди во Франция напоминают мечущих икру жаб. Там я тщетно искал благоухающей тишины и наконец, чтобы избавить себя от унизительного посещения уборных в студенческом общежитии, стал удаляться с лопатой и книгой в соседний лес, спасительно простиравшийся на многие акры. Там под сенью кустов я ежедневно предавайся высоким раздумьям, читал или просто слушал пение галльских птиц. Должен признать, что все-таки это было импровизированное дефекантство, ибо мне не хватало комфорта и полного расслабления мышц. Более того, в самую ответственную минуту мокрая травинка вдруг касалась моей наготы, и я вскакивал, как от змеиного жала. Однако риск потерять свою мужественность с лихвой окупался тем мистическим опытом, который давала мне влажная, густая, полная птиц тишина. А теперь, друзья мои, я должен рассказать вам о постыдном разоблачении. Два бродяги-студента пожелали узнать, что означает в моем бытии странное сочетание лопаты и книги. Они выследили меня, и по сей день мне бывает неловко при воспоминании, как я был застигнут при отправлении интимнейшей функции человеческого организма. Однако они оказались прилежными учениками и очистились от привычных табу, израсходовав свой трехдневный бюджет в близлежащем бистро. Я отпустил им грехи, и вино пробудило во мне великодушие. Поэтому я посвятил их в святая святых дефекантства. Сейчас меня мучит мысль, глубоко ли постигли они мою философию. Насколько я помню, их больше всего поразила моя изобретательность. С их точки зрения, истинное дефекантство заключалось именно во влиянии сырой почвы, влажного подлеска, кустарников и вьюнков. «Назад в кусты!» — был их лозунг, и я объяснил им, что дефекантство требует искусств и наук, изобретенных человеком. Свет должен быть матовым и притененным. Озонатор, подобно кадилу, должен издавать точно соответствующие моменту ароматы. Чтобы мысль дефеканта не заходила в тупик разочарования, он должен располагать определенными книгами, а взгляд его должен встречать соответствующие произведения искусства. Слух его должен внимать специально избранной музыке, а не случайному щебету перелетных птиц. Трое суток мы предавались дефекантской диалектике. «Ты дефекант с мелкобуржуазным уклоном, — кричали они, — ты пользуешься нашей национальной любовью к полемике!» «А вы — дефеканты, увлеченные пеевдонегритюдом! — разоблачал их я. — Вы уклонисты! Как вы не можете понять, что дефекантство требует церковного покоя и торжественности! Мои путешествия с лопатой и книгой вызваны к жизни голой необходимостью». Они побивали меня стихами Эндрю Марвелла о зеленых мыслях в зеленой тени. Их тягу к девственной природе и лесному уединению не могли победить даже мои аргументы об угрозе змеиного жала. Безусловно, я был счастлив посеять семена дефекантства на европейской почве, но некоторым образом я потерпел поражение из-за регрессивных тенденций моих последователей...»