Алексей Варламов - Серпик Луны

Молодая креолка стояла на берегу — она хотела купаться, но у нее не было купального костюма, и тогда она сняла через голову платье и вошла в воду. Никакого стеснения не было в ее движениях, и никто не обращал на нее внимания, когда она выходила из воды, отжимала волосы и надевала на мокрое тело платье, но непонятная ревность коснулась моего сердца при мысли о том, что она останется, а я поеду навстречу своему самолету. Мне хотелось еще дальше за океан, а не назад к дому. Я пожалел, что не подружился с немцем, который мог бы взять меня с собой, но на железнодорожном вокзале, где начинались и кончались долгие пути Евразии, уже поджидал идущий вне расписания поезд.

В этом поезде нас было сто человек. Сто таких же пассажиров, как и я, обязанных написать о том, что они увидели. И сто человек прилежно смотрели за окно, пили португальское вино, заказывали в баре водку, виски и кампари, пока маленькому кучерявому бармену со смуглым печальным лицом и карими глазами не надоело наливать и смешивать коктейли, и он просто ушел, оставив пассажиров самих распоряжаться его богатством. Сто человек из всех европейских стран от Армении до Ирландии глядели друг на друга, улыбались, хмурились, оценивали друг друга и выстраивали прихотливые человеческие отношения. Иные не понимали друг друга вовсе, других связывали общие языки, но очень часто эти языки они ненавидели и делали вид, что не знают их, и отношения между государствами нелепым образом накладывались на отношения между людьми.

Мы должны были провести вместе полтора месяца, проехать шесть тысяч километров по железным дорогам одиннадцати стран, расстаться, написать общую книгу и больше никогда не увидеться. Эта книга давно написана, переведена на европейские языки, раскуплена и забыта, как забыты миллионы других необязательных книг, но только теперь мне захотелось вспомнить и написать о том путешествии не по обязанности.

Дорога из Лиссабона в Мадрид шла через гористую местность. Склоны гор были покрыты густым лесом. Чем дальше поезд продвигался в глубь полуострова, тем более редким становился лес, и самый цвет земли менялся от красно-коричневого к желтому. Наконец деревья исчезли совсем, лишь кое-где встречались среди камней одинокие чахлые кусты. Не было видно больших городов и автомобильных дорог, а только выжженная солнцем земля, похожая на сухое старческое лицо — лицо Испании. И если влажная Португалия была для меня откровением и открытием, то в Испанию я возвращался.

Я никогда не бывал здесь раньше, но когда-то мальчиком выучил ее язык и стихи ее поэтов, мне очень нравилась маленькая черноволосая испанка с вытянутым некрасивым лицом. Она была из семьи испанских эмигрантов и вместе со мною учила свой родной язык. Потом несколько раз я встречал ее имя в газете, где она работала, став журналисткой, но все это было очень давно. А еще так же давно, когда я учился в университете, на военной кафедре в старом здании университета мы готовились к тому, чтобы брать в плен и допрашивать испанских солдат, и карта Испании была картой боев нашей армии с врагом.

Испания была Лоркой, Асорином, Мачадо — Испания была романсом о луне и испанской жандармерии. Позднее моя любовь к ней заменилась страстью к Южной Америке, но Испания лежала тенью на моей душе. Я хотел встречи с нею больше, чем с любой другой европейской страной, я этой встречи боялся и ждал — и шел по ночному Мадриду, не веря тому, что здесь нахожусь. Я не должен был, не имел права приезжать в эту страну, потому что где-то в архивах ее министерства иностранных дел хранилось письмо против каудильо Франко, подписанное двенадцатилетним советским школьником, и, когда он подписывал его, высокая стройная женщина, Марья Михайловна Солдатова из Клуба интернациональной дружбы имени Юрия Гагарина при Московском дворце пионеров и школьников, сказала, что теперь диктатор никогда не пустит меня в Испанию, но я должен этим гордиться. Однако Франко давно умер, и я шел по улицам его города, твердя: «Над всей Испанией безоблачное небо», хотя небо было серым и накрапывал дождик, должно быть, очень редкий в летнем Мадриде.

Я узнавал улицы и площади, о которых читал в потрепанных учебниках, вспоминал здания и дворцы, это была настоящая имперская столица, могучая, как Москва, и мне хотелось опробовать свой подзабытый испанский язык, как примеряют люди старые вещи или садятся после долгого перерыва на велосипед. Был поздний час — на площади перед Дворцом Кортесов не было никого, только двое жандармов стояли у высокой решетки. Когда я приблизился к ним, они посмотрели на меня подозрительно. Им не нравился иностранец у Кортесов. Еще меньше им понравилось, когда он попытался заговорить на их языке. Они хотели, чтобы я ушел, и я медленно побрел незнакомой улицей. Мне было не по себе. Я был уверен, что язык меня защитит и приблизит к этой стране, позволит быть в ней не просто туристом. Но продавцы в магазинах, официанты в ресторанах, служащие в отелях предпочитали переходить на английский, когда видели во мне иностранца. Они проводили границу между собою, испанцами, и мною, не испанцем, и я не стал ее оспаривать.

На следующий день я поехал в Толедо. Нигде в мире на столь маленьком пространстве нет такого количества старых домов, узких улиц, церквей, синагог — быть может, такое сохранилось только где-нибудь в глубине Азии; да, собственно, Толедо и был азиатским городом, и Испания с ее маврами, евреями и цыганами была самой азиатской страной в Европе. Однако в нынешнем Толедо испанская речь звучала не чаще, чем иностранная, и не было тут ни евреев, ни мавров, ни цыган. В толпе туристов со всего света я ходил по маленькому, окруженному рвом городу на горе и не мог его обойти. Толедо был похож на свое изображение на картине Эль-Греко. Не хватало только грозового неба.

Было три часа дня — время сиесты. Раскаленный город затих, но было жаль прятаться в тень и уйти, не увидев всего.

Смуглая девушка в белом платье попросила меня сфотографировать ее на фоне синагоги и спросила, откуда я.

— Из России? — переспросила она. — Я там жила до семи лет.

— А сейчас где?

— В Израиле, — даже удивилась она моему вопросу.

У нее было очень красивое удлиненное лицо с черными, как маслины, глазами, и она напомнила мне девочку-испанку, в которую я был влюблен.

Вечером я вернулся в Мадрид и медленно побрел пешком от вокзала к гостинице. Самое первое острое чувство благодарности прошло, и странные мысли лезли мне в голову. Есть страны, которым на роду написано быть благополучными, сытыми и буржуазными. Швейцария, Голландия, Германия, Франция. Наверное, поэтому там и бунтовали в шестьдесят восьмом. Я знал одну немку по имени Трауди, которая сбежала из Германии, говоря, что жизнь там слишком буржуазна. Но Испания, как и Россия, была трагичной страной — и в моем представлении она должна была оставаться несчастной и страдать, не обогащаться, а разоряться, как разорялись дети русских купцов. Испания была страной, где люди знали и помнили, что такое смерть, и небо в Испании было ближе к земле и заставляло о себе помнить. Я ожидал увидеть в Испании религиозно-напряженную, быть может, даже фанатичную жизнь, я ехал в страну, откуда вышли Великий инквизитор и Дон Кихот. Однако здесь все было так же, как и везде, — та же реклама, те же огромные магазины с товарами, продававшимся по всему свету, те же рестораны и забегаловки, те же люди, мечтавшие сытно жить, а все эти площади, соборы, музеи, ночные кафе с фламенко — приправа и приманка для туристов, и настоящая Испания — совсем другая.

Читать дальше