Д. Томас - Вкушая Павлову

Марта: «Меня просто из себя выводит, что ты смотришь на Филиппа как на неизбежное зло. Да он слишком порядочен и потому ни на что такое не пойдет. Даже если бы мы с ним разок-другой и легли в постель, то разве такую мелочь можно сравнить с тем, что у тебя было с Саломе, Дейч и всеми прочими, не говоря уже обо всех твоих пациентках. Включая дочь Филиппа! Ведь ты был просто одержим своей „Дорой“…»

С маниакальной навязчивостью вновь и вновь возвращается она к этой теме: «А потом был Флисс. Меня ничуть не удивит, если у тебя был с ним роман; ты ни о чем другом, кроме него, и думать не мог. Это было отвратительно; тебе казалось, что солнце светит из его жопы…» Но я рад этим грубым нападкам, как колодцу в пустыне, потому что они прерывают ее презрительное молчание. Ночные атаки, кажется, иссякают, но для меня это скорее зловещий сигнал. Я просыпаюсь на заре и молю, чтобы она вошла, хотя бы только ради того, чтобы атаковать меня…

Я дошел до точки. Психологически я постоянно чувствую себя так, как, наверное, бедняга Эмануил в тот миг, когда дверь, на которую он опирался, распахнулась и он низвергнулся в хаос. Я бы хотел умереть, если бы не Анна, которая чуть добрее ко мне. Она продолжает писать страстные письма фрау Зелленке. И это все после одной-единственной встречи в Земмеринге. Меня преследуют скверные мысли: например, предложить ей Анну в обмен на то, чтобы она встретилась с Мартой и поведала ей о каких-нибудь бауэровских «скелетах в шкафу». Никто лучше бывшей любовницы не может полить грязью отставного любовника. Такие фантазии — знак моего морального разложения, поэтому смерть для меня предпочтительней. Чем я лучше Лота, предлагавшего своих дочерей ангелам… {104}

Для утешения отступаю к египтянам. В мертвой тишине, царящей во время еды, я ласкаю Гора, Сета или Исиду. Они связывают меня с детским миром ласк и прикосновений. Иногда в кабинете мне кажется: вот сейчас все мои божества поднимут меня в воздух и унесут прочь. Я этого хочу…

Чувствую облегчение оттого, что еще могу оплакивать сотни женщин и детей, утонувших вместе с «Лузитанией». {105} Я еще не окончательно растленный тип, хотя временами мне кажется, что дьявол, диббук, овладел моим телом. А может, он овладел Мартой… Трагедия «Лузитании» ужасна, и, в конечном счете, она может нам дорого стоить…

Звонит Елена Дейч, хочет обсудить со мной планы Анны по изучению медицины. Она выражает мне сочувствие и осуждает Марту за пренебрежение обязанностями хозяйки и матери. В то же время у самой Дейч, хотя она и не блистает внешностью, сильны эротические позывы и она часто изменяет бедному Феликсу. С мужчинами и женщинами. Природа благословила ее аномалией, наделив с рождения и мужскими, и женскими гениталиями. Она мне их показывала. Настоящее анатомическое чудо! Ей разрешалось одновременно быть папиной милой девочкой и умненьким мальчиком. Не таким уж умненьким, конечно; но теперь ее сочувствие как нельзя кстати…

Письмо от Бауэра в ответ на одно из моих; спрашивает, можем ли мы встретиться и обсудить создавшуюся абсурдную ситуацию. Он раздосадован моим выпадом против него, но признает — на нем лежит некоторая доля вины за то, что он считает Марту такой привлекательной и за то, что она сочла его таким привлекательным. «Если бы она была женой друга, которого я уважал и почитал меньше, чем вас, я бы не колебался. Но вас я уважаю и почитаю и поэтому спешу заверить, что никогда не попытаюсь соблазнить ее. К тому же должен вам сообщить, что Марта никогда не давала мне повода рассчитывать на ее согласие. Ситуация действительно достаточно абсурдна, и я предложу Кете пригласить вас обоих на обед. Надеюсь, что у вас хорошие вести от сыновей или, по крайней мере, нет плохих. Ида, по-моему, надеется, что ее муж не вернется…»

Довольно странный вечер с Бауэрами. Уверен, Кете знает: что-то тут не так. На ней тускло-коричневое платье, волосы растрепаны, и она не делает ни малейшей попытки присоединиться к беседе. Когда возникает угроза их браку, ее линия поведения — полная пассивность. Это было видно во время романа Филиппа с фрау Зелленкой. Кете, по крайней мере внешне, ни разу тогда не вышла за рамки приличий. Но теперь у нее и подозрений вроде бы никаких нет. Хотя мне и стоило это немалого душевного спокойствия, я под каким-то предлогом увел ее на веранду, чтобы влюбленная парочка могла поговорить в интимной обстановке. После этого Марти улыбнулась мне впервые за несколько недель и сообщила, что Филипп возобновит свои визиты к нам…

Марта довольна тем, что я стал более снисходителен и могу говорить о ее дружбе более разумно (какое непостижимое искажение истины!). Трое людей, оказавшись в подобной ситуации, вполне могут ладить друг с другом, говорит она с холодной, ясной улыбкой. «Я отделяю свои отношения с Филиппом от своих отношений с тобой». Иными словами, мы с ним равны; если не считать того, что именно он возбуждает ее сексуально!..

Хорошие новости с Востока: австрийская армия вновь заняла Лемберг {106} . Мы беспокоимся о Мартине — принимал ли он участие в этих тяжелых боях, и если да, то жив ли он. Есть все основания считать, что Марта молится и ставит свечки за наших мальчиков. Если ей от этого легче, пускай…

Войдя в отсутствие Анны ее в комнату, чтобы проверить, перепечатала ли она написанную мною вещицу, нечаянно прочитал отрывок из ее письма к фрау Зелленке и расстроился. Она не только все еще явно влюблена в эту женщину, но и взывает к ее материнским чувствам. Она называет герра Бауэра Кашель, der Husten-Mann, потому что, когда он у нас в гостях пьет чай с Мартой, они так поглощены друг другом, что Анне приходится предупреждать о своем приближении кашлем. Еще один ее оборот — «Ваше прежнее увлечение». «Моя мать ведет себя как полная дура с Вашим прежним увлечением, а отец ничего с этим не делает. Я ужасно несчастна и мечтаю поговорить с Вами». Это не может продолжаться…

Не собираюсь быть болваном в карточной игре, что бы по этому поводу ни чувствовала Кете. Узнал от Марты, что Ида вернулась в Вену из Земмеринга, и позвонил ей. Она была несколько удивлена, но отвечала довольно радушно. Она даже гордится тем, что стала объектом знаменитого научного исследования — предлогом для моего звонка стало его новое издание. Она стала еще радушнее, чувствуя мою благожелательность. Я высказал предположение, что ее отец, возможно, обходился с нею недостойно еще раньше — в детстве. До такой мысли она еще не поднялась. Тогда я недвусмысленно намекнул на то, что он проявил свою развратную природу и в другом месте. Она сказала, что подозревала это. Я сказал, что было бы правильнее предупредить ее мать о грозящей опасности. Сказал, что мне самому делать это неудобно. «Сегодня после обеда я собираюсь навестить маму, — сказала Ида. — Папа как раз идет на консультацию к урологу. Я скажу ей, что бридж может быть опасной игрой, если начать осваивать его в преклонном возрасте, и не пора ли ей выложить на стол свои карты…»