Наоми Суэнага - СТОИЕНОВАЯ ПЕВИЧКА, или райский ангел

— Кстати, на следующей неделе должны пригнать мой «Бенц». Только вот куда мне на нём ездить? Работы-то по-прежнему нет. Печально!

«Бенц»? Когда это он успел обзавестись автомобилем? — удивилась я. Стоя в коридоре, я украдкой наблюдала сценку из их совместной жизни.

— Не волнуйся, я найду какую-нибудь работу.

— Только имей в виду, никаких выступлений. На эстраде будет звучать только дуэт «Кэндзиро энд Дэвид».

— Хорошо. На время я забываю про сцену.

— Что значит «на время»? Ты что, шутишь? Вчера в постели ты обещала, что с этим покончено навсегда. Говорю тебе, балда, это — никчёмное занятие. Денег на нём не заработаешь, эстрадные агенты — сплошное жульё, да и вообще, мир шоу-бизнеса — это скопище мелких негодяев. Если работать на эстраде, то по-крупному. Стань джазовой певицей экстракласса, соблазни какого-нибудь иностранного артиста, зашиби кучу денег и тащи их мне.

— Эх, дура я, дура. Слушаю тебя и даже рассердиться не могу. Видимо…

— Что «видимо»?

Кахо всем телом подалась к нему и, глядя Кэнд-зиро прямо в глаза, с улыбкой ответила:

— Люблю я тебя, вот что.

Ай, опять мимо. Я даже щёлкнула языком от досады. Ну кто же так делает! Вот тут как раз следовало отвести взгляд. Ты вечно делаешь всё наоборот. Признаваясь мужчине в любви, не нужно поедать его глазами. Он явно воспримет это как посягательство на свою свободу. Эх ты, недотёпа!

Такие вот беззвучные сигналы я посылала Кахо.

Как и следовало ожидать, Кэндзиро поднялся и включил телевизор. Кахо поспешно бросила ему вдогонку:

— Послушай, как хорошо, что у тебя скоро будет «Бенц». Ведь это твоя заветная мечта.

— Ага. Даже подержанный, «Бенц» остаётся «Бенцем». Как говорится, хоть и тухлый, а всё-таки окунь.

«Бенц», «Бенц», «Бенц»… Можно подумать, что в нашей эстрадной среде не подозревают о существовании автомобилей других марок. Каждый норовит окружить себя бездной престижных вещей заграничного производства, не понимая, что в таком количестве они попросту обесцениваются.

— Ну, а на уплату кредита я попытаюсь заработать в Ниси-Кавагути.

— Правда?

— Постараюсь. Только ты уж не забудь меня отблагодарить.

— Ой, опять заладила. Ты меня совсем достала.

Интересно, какой смысл она вкладывает в слово «отблагодарить»?

— Благодарность есть благодарность. Так что не заставляй меня больше давать тебе в постели всякие обещания. Например, отказаться от пения.

— Хватит, надоело. Вот зануда! И нечего мне указывать.

Кэндзиро повалился на циновку, нашарил под низким столиком пульт дистанционного управления и переключил канал.

По телевизору выступал всё тот же знаменитый певец. Сделав серьёзное лицо, Кэндзиро впился глазами в экран. Глаза у него стали круглыми, совсем как у младенца при виде новой игрушки.

— Знаешь, Кахо, — сказал он, — у Хироси Ицуки…

— Знаю, знаю, — отозвалась та, не глядя на него. — Извини, но я сейчас ем пиццу.

Сев в электричку на линии Тобу-сэн, я еду в Асакусу. За окном вагона мелькают деревья и кусты, щедро опушённые свежей майской листвой. Стоит закрыть глаза, и перед моим мысленным взором предстают пышные купы уже отцветшей сакуры.

Прежде я думала, что цветением сакуры можно любоваться только раз в году, но с тех пор, как я стала разъезжать с концертами по всей стране, такая возможность представляется мне неоднократно. Едва успев отцвести в Окаяме, сакура распускается в Хаконэ, затем в Фукусиме, и я, словно перепрыгивая через натянутую верёвочку, кочую вслед за ней по городам и весям вместе со своими песнями.

Белеющие в вечернем сумраке кроны сакуры напоминают огромные женские ягодицы. Под усыпанными цветами деревьями сидят захмелевшие зрители — мужчины и женщины, старики и молодёжь, — а я услаждаю их своим пением. Для нас, бродячих артистов, такие «праздники сакуры» — самая благодатная пора, чтобы заработать. Но поскольку наша фирма обанкротилась, на сей раз пришлось работать в счёт гонорара, выплаченного нам «полотенцами за миллион иен». Оставалось рассчитывать только на чаевые. На билет из Токио до Ока-ямы я ещё сумела наскрести денег, на обратную же дорогу у меня не было ни гроша, поэтому на протяжении всех гастролей я ощущала себя совсем как боец штурмового отряда специального назначения. Каждый день мог стать для меня последним, а когда мне подносили чаевые, я готова была прыгать от восторга.

«Ну и чего ты рассчитываешь этим добиться?» — звучал у меня в ушах исполненный укоризны голос Дайки. Чего добиться, спрашиваешь?..

В самом деле, чего я рассчитываю добиться?

За окном полноводной рекою проплывает густая и сочная майская зелень.

Времена года сменяют друг друга — самовольно, не спрашивая на то моего разрешения. Когда вслед за зимой приходит весна, у каждого человека становится немного радостнее на сердце. И у меня тоже.

К тому же на свете сколько угодно железнодорожных станций.

Выйдя из одного пункта, поезд непременно прибывает в другой. Таков уж порядок вещей. Поэтому, сев в поезд, обязательно куда-нибудь приедешь. И это замечательно. Для каждого из нас всегда где-нибудь припасено ощущение пусть маленького, но достижения. Наверное, так нарочно задумано, чтобы уберечь человека от безумия. Особенно в Японии, где времена года выражены так отчётливо.

Вот и отлично!

Если я способна предаваться на досуге подобным размышлениям, неужели мне не удастся восполнить пустоту, каждодневно образующуюся в моей душе из-за песен?

Миновав станцию Такэнодзака, а потом и Умэсима, мой поезд в конце концов прибудет на конечную остановку Асакуса. Ещё каких-нибудь двадцать минут — и у меня появится ощущение маленького достижения. Оно созревает исподволь, медленнее, чем отрастают ногти или волосы, медленнее, чем раскрываются бутоны сакуры.

Всю жизнь я жила, не подозревая об этом, и только сейчас меня как будто осенило.

Вот и отлично!

Пуа-ан!

От этого трубного звука закладывает уши. Поезд приближается к конечной станции Асакуса. Состав, похожий на гигантскую железную гусеницу, постепенно замедляет ход и, громыхнув напоследок, останавливается.

Пусю-у-у!

Ошалев от чувства свободы, гусеница выпустила газы и теперь исторгает из своего чрева людскую массу. Облегчившись, она лежит на рельсах, уродливо разинув рот. Это зрелище каждый раз внушает мне такое отвращение, что начинает кружиться голова, и я стараюсь как можно скорее покинуть платформу.

Дом композитора Тэруо Хикари находится в пятнадцати минутах от станции, если идти медленным шагом. По пути я заглядываю в лавочку, торгующую орехами, и в магазинчик, где продают шпильки и всякие украшения для волос. Этак недолго и опоздать.