Коллектив Авторов - Эта гиблая жизнь

С проклятой грядушкой в руках Ильин двинулся в глубоком снегу (который отчаянно набивался в ботинки, но что ж поделаешь!) к углу кирпичного дома. Этот участок «поместья» был необитаем, и даже окон в доме на эту сторону не выходило. Но дальше, за углом, уже брезжил свет от какого-то далёкого фонаря, а в углу двора располагалась, очевидно, стоянка для машин, потому что Ильин угадал в полутьме несколько иномарок, поставленных в порядке. С комфортом обустроились бандюганы...

Он прислушался, потом осторожно, как видел в кино, одним глазом выглянул за угол. Освещенный двор был пуст. У ворот, до которых было метров двадцать, стоял знакомый джип, идиотски огромный, как экскаватор, и отсверкивал фарами. Ильин прикинул, спланировал: пригнувшись, пробежать по снегу под окнами (из которых только в одном горел свет), там до джипа останется метров десять – собственно, самых опасных, убийственных! – вот их-то и надо перемахнуть, а за джипом – спрятаться, перевести дух, оценить обстановку и – выбираться за ворота, к чёрту отсюда! – что тоже, кстати, дело рискованное: бандиты могут узреть, как ворота открываются.

Итак!.. Ильин перевёл дух. Такие приключения – для мальчишей-кибальчишей двадцатилетних, а не для сорокалетнего кандидата наук, философа, отца семейства, подумал он. Тоже мне, Джеймс Бонд!

Он собрался с духом, изготовился, поудобнее прихватил двумя руками грядушку, сделал вдох – и бросился через двор, к джипу, в его спасительную тень.

Бросок остался незамеченным. Некому его было замечать: лишь фонарь одиноко освещал вход в дом и часть двора, но фонарь – вещь неодушевлённая; бандиты же отдыхали в бане – в отдельно от дома стоявшем кирпичном флигельке с изящной башенкой; из флигелька донёсся взрыв смеха; это смеялись счастливые и злобные инфузории, по Божьему недосмотру получившие при рождении облик людей.

Ильин огляделся.

До ворот – два метра; на воротах – накручена цепь без замка. Охламоны! Что владело Ильиным в следующие несколько секунд, вряд ли поддается определению: внезапно преодоленный страх, презрение к одноклеточным, какое-то эйфорическое веселье на грани отчаянья. Это было секундное помешательство, конечно, иначе бы Ильин не полез бы столь дерзко в джип, а пополз к воротам. Но его рука сама, без приказа, потянулась к ручке. Дверца открылась мягко, смазанно, бесшумно. Ключи торчали в замке зажигания. Какое же у них спокойствие, у этих ублюдков, они ничего не боятся! Ах, если б не грядушка! Слинять от них на их же джипе!.. Это было бы красиво. В стиле Джеймса Бонда. Ильин выдернул ключи и швырнул их за забор. Совершив это, он содеял и ещё одно святотатство: запустил свободную руку под приборный щиток, нашарил там пук проводов и дёрнул его изо всех сил. Правда, при этом мыслишка прочиркнула: вот уж теперь, если поймают, точно убьют; или нагрузят уже не пятьюдесятью, а стами тыщами.

Провода оторвались от контактов, он это почувствовал. Амбец, машины у них нет, подумал наш философ. И в этот момент взгляд его упал вглубь двора, где мерцали в темноте иномарки... Ведь ублюдки бросятся за ним вдогонку вмиг, как волки, с одной эмоцией: разорвать] Ильин метнулся к колёсам джипа, вывинтил колпачки и воткнул их головками в нипеля; в тишине раздалось шипение спускаемых шин. Вот теперь пусть сначала отволокут от ворот джип – этакого монстра, дана спущенных-то колёсах! – а потом только смогут выехать. Это даёт ему ещё несколько минут. Всё, Джеймс Бонд, руки в ноги!..

Одной рукой снять беззвучно цепь с воротины было трудно, но Ильин сделал это и выскользнул со двора. Усилием воли, давя желание броситься со всех ног прочь, он аккуратно примкнул створки ворот и намотал цепь на прежнее место.

От ворот новоиспечённый Джеймс Бонд побежал по дороге со всей скоростью, на которую был способен. От шоссе до дачи Фомы они ехали минут десять; по такой дороге это километров восемь – десять, прикинул он. Это два часа хода пешком. Они, конечно, очухаются раньше.

Он семенил почти вслепую, ибо здесь освещать пространство было нечему. Вверху, в чёрном зимнем небе, крошечными бесполезными точечками рябили такие далёкие звёзды.

Ильин повернулся спиной к ветру, достал телефон и ещё раз нажал «redial».

Он почти молился, чтобы Парамон ответил, наконец. Но вместо обычно сердитого и глухого голоса Парамона он услышал голос автомата: «Абонент временно отключён или находится вне зоны действия сигнала».

Это было самое худшее. Ильин долго вглядывался в циферблат часов – в темноте стрелки не просматривались... Наконец, вертя руку так и этак, лязгая по грядушке наручниками, Ильин скорее угадал, чем разглядел: без двадцати девять. (Зажигалкой осветить не догадался).

Вперёд, вперёд, не терять времени, на Парамона надежда слаба.

С Парамоном Ильин служил в армии, в одном взводе. Парамон, вернее, Саня Парамонов, весёлый и добрый парень, душа взвода, был москвичом и редким умельцем. Мало того, что он был боксёром и чемпионом округа в полутяже – золотые руки его могли сделать всё что угодно: отремонтировать заглохший на марше движок «Урала», щепкой вскрыть банку сгущёнки, соорудить паяльник из подручных железок и проволок и потом ещё этим паяльником припаять оторвавшийся конденсатор в «Спидоле» командира роты капитана Мохова... После армии, когда Ильин поступил в аспирантуру в Москве, он позвонил Парамонову домой и узнал, что Саня работает техником-электриком в Эфиопии на строительстве электростанции. Вскоре, однако, Парамонов сам нашёл его в общежитии. Оказалось, что из Африки его выперли за моральную незрелость: отдубасил в кровь эфиопа, который отлынивал от работы и обозвал его «русская свинья».

Это Парамонов, когда настали новые времена, соблазнил Ильина уйти из науки и заняться бизнесом, это он организовал ему кредит на прекрасных условиях... В новой жизни Парамонов, увы, не нашёл себе места как работник, и через боксёрские свои связи сделался не то чтобы бандитским авторитетом (для этого, по их правилам, отсидеть надо), но какое-то место в их иерархии (какое именно, Ильин никогда не вникал) занял. В ильинском офисе иногда появлялись посланные Парамоном (так его нарёк тот мир) его молодые и очень вежливые одноклеточные подручные со стрижеными загривками – по разным мелким его заданиям. Но никто из бандитов никогда Ильину не докучал: Парамон поставил эту сторону дела безупречно. Ильин отдавал Парамону половину прибыли.

Работай спокойно, говорил Парамон. Если что возникнет – немедленно звони мне, я всё улажу.

За все годы бизнесменства ни разу Ильину не приходилось экстренно взывать к Парамону. А вот, когда понадобился – «телефон отключён»...

И вот идёт, плетётся кое-как кандидат наук, философ, отец семейства Ильин по ямистой скользкой зимней ночной дороге, грядушку волочит на себе. Чем не занятие для уважающего себя настоящего мужчины! Плетётся пять минут, десять, четверть часа, половину часа – едва видя что-то под ногами: кругом ночь. И между прочим – настоящая зимняя русская ночь. Которая не шутит с одинокими путниками на заснеженных русских просторах! Тьма – хоть глаза выколи. Из тьмы наваливается лютый морозный ветер, а на Ильине – ватерпруфик, то есть плащик европейский – из Лондона! – на хиленькой подстежечке, рассчитанной максимум на тёплые ветра Гольфстрима; какой от него прок в русскую зимнюю ночь! Сквозь смехотворный этот плащик ветер достаёт не просто до костей, он замораживает жилы в телесах философа...