Коллектив Авторов - Эта гиблая жизнь

Парамон повернулся к Ильину.

– Хочешь, этот джип тебе отдам?

– Нет...

– Смотри, твоё дело... – Парамон невидяще посмотрел на водилу. – Ну ты въехал?! С тобой всё. – Тот безгласно растворился в ночи. – Отпускай их, и за мной! – приказал Парамон своему подручному.

В Москву мчались в молчании. Ильин сидел рядом с Парамоном и тяжко тянул сигарету за сигаретой... Он не замечал дороги. Перед его глазами маячила ящерочья головка Дарьи Домовес, Клеопатра с железным взором, Джамал в длинном кожаном чёрном пальто и с телевизором в руках, а где-то за ними – Шурочка, но не сегодняшняя, а та, златовласая, счастливо смеющаяся пухлощёкая девушка, которая так и осталась там, в том времени, давно погасшем... Он вспомнил, как она тогда, вдруг посерьёзнев, предложила ему:

– Давай помолимся Лешему камню. Когда-то ведь здесь было капище. Давай?

– Давай, – усмехнувшись небрежно, как умудрённый жизнью старец, согласился Ильин. – И чего мы у него попросим?

– Молятся не для того, чтобы просить чего-то, а для того, чтобы боги смилостивились над нами и одарили нас счастьем на всю жизнь.

Она это так серьёзно произнесла... Она взяла его за руку, и они всем телом припали к нагретому гладко-покатому белесому боку Лешего камня. Поверхность его ласкала щёку бархатистой, приятной, какой-то первобытной шершавостью. «Молись», – прошептала Шурочка и притихла, закрыв глаза, прижавшись к камню щекой. Ильин держал в ладони её горячие тонкие пальчики... Почему об этом вспомнилось только сейчас, когда Шурочки уже нет... – Шурочка, милая, незабвенная, невозвратная!.. Сердце Ильина вскипало от слёз. – А ведь в тогдашнем шурочкином молении, в этом припадании к камню – определённо что-то было. Камень источал живое тепло. Через прикосновение к нему, выросшему здесь из земли вечность назад, Ильин почувствовал присутствие в жизни извечного, бессмертного начала, Абсолюта... Спустя много лет мысль об Абсолюте в человеческой жизни и судьбах мира и об отпадении человека от Абсолюта как причине несовершенства мира выкристаллизуется в его любимую историософскую идею... Как много тогда завязалось в его жизни! – и тянется оттуда, тянется от солнечного вечера в Немиловском бору, от Лешего камня, от счастливого шурочкиного смеха, от её цветов, от её синих глаз... А нынче – Шурочка умерла, её нет больше, а их дочь, зачатая в те безоглядно счастливые дни в русском раю, выросла во враждебно-чужой Азии злобным существом, Горгоной с мертвящим взглядом, не брезгующей быть содержанкой уголовника-чеченца...

Они взлетели на мост над окружной дорогой, и на миг глазам Ильина предстала Москва: огромный, от края до края горизонта, зыбящийся океан холодных туманных огней в бездне ночи – миллионы глаз, миллионы трепещущих жизней, миллионы судеб...

Ещё на перекрёстке Садового кольца, где ожидали на светофоре, чтобы повернуть к театру, Ильин увидал рафик «скорой помощи», задней дверью почти вплотную придвинутый к входу в Шурочкин подъезд.

– Нам туда, – с тоской сказал Ильин. – Вон моя «девятка»...

Они повернули, медленно миновали театр; возле «скорой помощи» на другой стороне улицы толклись группками люди; Ильин увидал среди них длинное кожаное пальто.

– Джамал, – буркнул Парамон.

Не обращая внимания на сплошную разделительную линию, он резко развернулся; только теперь Ильин обнаружил, что за ними следует впритирку и «фольксваген» с Парамоновыми «пацанами».

Ильин выбрался из жаркого джипа.

На пороге подъезда возникло какое-то движение; толпа посторонилась, раздалась и сжалась одновременно; за спинами мелькнула лисья шубка Клеопатры, её алый костюм в распахе... Рядом с нею семенила жалкая Дарья Домовес с заплаканным скукоженным коричневым личиком, в наброшенной на плечи нелепой пятнистой хламиде. На ступеньке она споткнулась и покачнулась, её кто-то поддержал... Ильин, расталкивая людей, бросился туда. Четверо дюжих мужиков в униформе, сутулясь, быстро вынесли из подъезда носилки с наглухо закутанным в одеяло телом и сноровисто-буднично вдвинули ношу в распахнувшуюся заднюю дверь «рафика».

Ильин уже стоял рядом, он даже ощутил сложный застоявшийся лекарственный запах, которым дохнуло на него из нутра «скорой помощи». На серо-голубом казённом одеяле, которое закрывало Шурочку, нищенски смотрелись поперечные синие полосы... У Ильина стискивало горло, и в глазах от слёз переламывались предметы. Санитар вежливо, но решительно отодвинул его в сторону, потому что он мешал закрыть дверь. Ильин послушно отодвинулся, наступив при этом кому-то на ногу, оглянувшись, извинился, вытер слёзы и увидел устремлённый на него из-за плеча Дарьи Домовес взгляд Клеопатры. Он шагнул к ней решительно, замешкавшуюся на его пути Дашку просто оттолкнул.

– Тусенька, ей-Богу, я ничего не знал... Я, конечно, виноват, но... ей-Богу... – бормотал он бессвязно, схватив дочь за обе руки и прижимая к губам её запястья.

– Да, мама сказала, что вы ни при чём... – услыхал он её лепет. Она не отнимала рук и глядела на него совсем беспомощно, как маленькая девочка. – Вам хоть жалко её?... Вы хоть будете её вспоминать?...

– Господи, Туся! Да я о маме никогда не забывал!..

И в этот момент опять его знакомо-грубо схватили за локоть.

– Уходите отсюда, и чтобы я вас здесь больше не видел, – услышал Ильин отрывисто сказанную фразу. В глазах Джамала, когда Ильин оборотился на него, стояла чёрная вода.

Ильин вырвался яростно и с свирепой энергией сцапал бандита за лацканы кожаного пальто.

– Ты, уголовная псина! – завизжал он срывающимся фальцетом в ненавистное, страшно перекосившееся мутно-смуглое лицо. – Если ты ещё раз... посмеешь приблизиться к моей дочери... я тебя уничтожу, гадина! Ты что о себе возомнил, паскуда?! Ты кто такой здесь?!

Парамон, возникший неизвестно откуда, отпихнул Ильина.

– Спокойно, Джамал, это мой человек, – тихо и веско проговорил он, глядя Джамалу в глаза.

– Он ответит за свои слова, Парамон! – заверещал Джамал, скаля зубы и горбясь по-волчьи.

– Я отвечу за его слова, – ещё ниже присадив голос, произнёс Парамон. – Это – мой человек... А ты ответишь за свои дела. Отойдём, не будем мешать людям, у них горе.

Ильина трясло. За спиной Парамона маячили спокойные, внимательно глядящие Парамоновы пацаны из «фольксвагена»... Ильин оглянулся. Клеопатра и Дарья Домовес разговаривали с одним из санитаров – наверное, бригадиром: он показывал им какую-то бумагу и что-то объяснял, водя по ней пальцем. Клеопатра плакала, часто и мелко кивала головой. На Ильина из толпы полядьшали. Да, сценку-то он пред ними разыграл ту ещё... Нина Саввишна и её плюгавчик отвернулись, пьяный долдон мазнул по нему надменным взглядом; здесь же топталась и тётка-вахтёрша из театра, уже здорово выпившая; и режиссёр Маркин в бейсболке, вещавший днём о человеке без судьбы... И даже хищная старушонка из гардероба, которой он вчера двадцатку дал за сапоги сонечкины... Нуда, театр же – вот он, через дорогу: узнали, прибежали, кто был...