Анош Ирани - Песня Кахунши

– Я не понимаю, миссис Садык!

– Я не видела его лица. Прости.

Почему же она лица не разглядела? Самого важного и не увидела.

– Но я сохранила белую ткань, в которую ты был завернут. Хочешь, я тебе ее отдам?

– Белую ткань?

– Пусть она будет у тебя. И покончим с этим. Подожди, я сейчас принесу.

Чамди ждет. Гладит ноги Иисуса, всматривается в его лицо. Ведь Иисус должен быть живой, а это мертвая статуя.

Миссис Садык возвращается с белой тряпкой. Обыкновенная тряпка, думает Чамди. Белая мятая тряпка в руках старухи.

– Ты был в нее завернут.

– Почему вы ее сохранили?

– Потому что на ней кровь.

Миссис Садык протягивает лоскут, Чамди в глаза она не глядит.

Он разворачивает ткань, на ней три бурых пятна. Как будто эту кровь специально для него сохранили.

– Что это? – удивленно спрашивает Чамди.

– Не знаю. Я столько лет об этом думала и не знаю.

– Это моя кровь?

– Нет, на тебе крови не было.

– Значит, это кровь отца?

– Если он твой отец. Я поэтому и сберегла.

Чамди слушает, как она дышит. Сейчас он слышит любой, даже самый тихий звук.

– Сколько лет тебе, Чамди? – мягко спрашивает миссис Садык.

– Десять.

– Уже нет.

– Как это?

– Сколько тебе лет, уже неважно. Ты стал мужчиной. Ты стал таким, каким я тебя воспитала. Прости меня.

Миссис Садык выходит из комнаты. Чамди не в силах шелохнуться. Он замирает, точно глупый зверек.

В голове столько мыслей, что они и на мысли-то уже не похожи. Просто слова. «Кровь» и «бежит». Чамди видит себя – белый сверток у колодца. Сверток, от которого в ужасе бежит взрослый человек.

Глухая ночь, все дети спят. Чамди проголодался. Зря он не стал ужинать. Хотя тогда есть совсем не хотелось.

Теперь ему ясно: надо покинуть приют, прежде чем приют покинет его. Чамди встает с кровати и озирается. Спальню освещает только тусклая лампочка в углу. На цыпочках он пробирается к выходу, спотыкаясь о детские резиновые сандалики. Осторожно, чтобы никого не разбудить, отпирает дверь. Засов скрипит, и Чамди вздрагивает, но тут же успокаивается. Кого сейчас разбудишь?

Чамди выходит в ночь, спускается с крыльца и – прямиком к бугенвиллеям. Темно, цветов совсем не видно, но Чамди включает воображение, и уже через секунду во тьме проступают розовые и красные лепестки. Здорово, ночь – и вдруг появляются цвета.

Внезапно приходит страшная мысль: что, если бугенвиллеи вырвут с корнем, когда будут сносить приют? Он их так любил, любил всю свою жизнь! Нет-нет, говорит он себе, как-нибудь обойдется. Пускай построят большие дома. Ростки все равно расколют бетонные плиты и потянутся вверх. Это же бугенвиллеи, они сильные.

Так вот зачем он смотрит на цветы в темноте. Он прощается. И хорошо, что темно. Днем было бы труднее расстаться. Спасибо, спасибо им за чудесные краски! Чамди наклоняется, целует тонкие лепестки. И совсем не боится их колючек. «Они меня тоже любят, – говорит он себе, чувствуя щекой нежное прикосновение. – Они не сердятся, что их разбудили». Чамди решается попросить об одолжении. Можно ему сорвать несколько лепестков и взять с собой на память? Им же не будет больно?

Лепестки Чамди рассовывает по карманам.

Осталось одно последнее дело.

Чамди возвращается в приют. Собирать пожитки ему незачем – у него ничего нет. Только кусок белой ткани с тремя пятнышками крови. На счастье или на беду, но этот кусок надо обязательно взять с собой. Чамди повязывает ткань на шею, как шарф, и, сжимая в кулаке лепестки, крадется по коридору к комнате миссис Садык. Она спит на полу, он слышит ее тихое дыхание. Чамди не станет будить миссис Садык, а то что он ей скажет? «Спасибо»? Глупо. Она и так знает, как Чамди благодарен за все, что она для него делала.

Он кладет несколько лепестков на стол, потом передумывыет и оставляет их у ее ног. Чамди всем сердцем благодарит миссис Садык. Он ни разу в жизни не обнял ее, и ему очень хочется обнять ее сейчас. Нельзя, а то разбудит.

Теперь – по коридору и во двор.

Чамди уходит, не оглядываясь. Текут ли слезы, нет ли, ему все равно. Быстрее, еще быстрее. Вот уже и стена. А за ней другой мир.

«Отец убежал от меня, а я теперь за ним побегу», – думает Чамди. И он бежит, потому что отец пустился в путь гораздо раньше. Опередил его на многие мили и годы.

И еще Чамди боится, что если пойдет шагом, если не промчится во весь дух через узкие улочки, то миссис Садык проснется и назовет его предателем, ведь он бросил и ее, и ребят. В пятки впиваются осколки стекла, но Чамди несется вперед. Ему нужно догнать вон тот темно-зеленый грузовик.

На кабине нарисован белый лотос, под ним надпись: ИНДИЯ – ВЕЛИКАЯ СТРАНА. С заднего борта свисает здоровенная железная цепь. Чамди никогда не залезал в грузовик на ходу, но видел, как это делают другие ребята. Если не допрыгнуть, то плюхнешься на бетон и костей не соберешь. Не лучшее начало новой жизни. Чамди хватается за цепь, повисает, изо всех сил отталкивается от дороги…

…И попадает в мусоровоз. Вокруг вонючие объедки. Резкий поворот – и Чамди на грудь шлепается жующая крыса. Встать бы, но шофер может заметить… Наверняка разозлится и вышвырнет вон. Чамди вжимается в груды мусора, а крыса возвращается к недоеденному куску заплесневелого хлеба. Чамди видит в кузове щель, скорее даже большую дыру, и ползет к ней. Грузовик уже набрал скорость, оставляя на бетоне ошметки мусора.

Чамди едет по городу, но в щель почти ничего не разглядеть, одни разрозненные картинки. Вот мелькают магазинчики, стальные шторы на витринах опущены, вот спят на тротуарах бездомные. Вот бродячие собаки у дерева, некоторые хромают, некоторые вполне довольны жизнью. Вот котлован на обочине. В большом ржавом баке горит огонь, вокруг сидят рабочие и курят. Вот нищие с ведрами. Пока не видно ничего страшного, никаких признаков опасности, про которую говорила миссис Садык, и Чамди этому рад.

Грузовик опять сворачивает, Чамди падает на спину, сверху на него сыплется мусор. Теперь видно только небо. Уж небо-то везде одинаковое, успокаивает себя Чамди. Каким бы чужим ни был город, можно всегда посмотреть наверх и увидеть привычную картинку. Эти бесконечные просторы принадлежат и ему, и всем людям на свете.

Приют, наверное, уже далеко. Хорошо бы выбраться из кузова, подальше от этой вони, но на такой скорости прыгать глупо. Днем бы грузовик едва полз, пробираясь через пробки. Просто удивительно – по ночам улицы совсем пустые. Грузовик грохочет по мосту, теперь вокруг высоченные трубы, они, наверное, с облаками дружат. Потянулись жилые дома, можно даже заглянуть в освещенные окна. Вот старик бреется перед зеркалом. Чего это он, среди ночи? Грузовик съезжает с моста, улицы сужаются, справа двое полицейских сидят перед участком. Один курит, другой оседлал стул, положил голову на руки и дремлет.