Тадеуш Конвицкий - Зверочеловекоморок

К нам подбежал Щербатый весь в замше и нейлоне – ни дать ни взять голливудский режиссер.

– Строимся, дети! Скоренько. Ты в конце, помнишь? – придержал он меня за плечо.

– Можно, я пойду с ним в паре? – быстро спросила Майка.

– Можно. Только не трепаться.

Майка взяла меня за руку. Ее золотая прядка как ни в чем не бывало трепетала на ветру.

– Птер,– шепнула она, многозначительно пожимая мне руку. – Ты заметил, что ваши имена состоят из одинаковых букв?

– Тихо! Кончайте болтать! – крикнул Щербатый.

Майка снова мне улыбнулась. И в этот момент я, в общем-то, перестал жалеть, что ничего больше не будет: ни этой психопатки Эвы, ни Себастьяна, прикидывающегося лордом, ни дурацких путешествий неведомо куда. Вдобавок моя Майка скоро станет настоящей женщиной, это ясно видно и очень приятно сознавать.

В дверях фургона появилась пани Сивилла, то есть наша Хозяйка. Она сбросила с плеч овчинный тулуп и, облепленная прозрачным пластиком, направилась к нам. Рядом семенили гримерши и костюмерши, на ходу поправляя ее вечно недовольную красоту.

Наконец Хозяйка встала во главу колонны. Вспыхнули прожектора, все забегали как одержимые, камера, разминая мышцы, проехалась взад-вперед по рельсам. И вдруг в разгар этой суматохи прозвучала перемежающаяся нервными плевками команда:

– Погасить свет!

Оказалось, что ошметок не только не убрался с солнца, а раздался вширь, превратившись в градовую тучу. Оператор Команданте немедленно открутил крышку термоса и принялся деловито жевать бутерброд. Сивилле принесли из аэродромного ресторана свиную отбивную величиной с олимпийский диск. И снова все замерло.

А мы с Майкой спрятались под брезентовый тент, потому что начался дикий град. Мы все время держались за руки, а она то и дело раскрывала рот, будто хотела, но не решалась заговорить. Тогда я стал перебирать ее пальцы, она застенчиво улыбалась, и нам было чертовски хорошо.

Нас, наверно, еще раз десять поднимали с места, но туча, передумав, неизменно снова наползала на солнце.

Наконец, когда время уже приближалось к обеду и все, потеряв надежду, дремали по углам, а осветители даже начали сворачивать кабель, распогодилось. Тучи, неизвестно как и куда, разбежались, и на совершенно чистом голубом небосклоне засияло бесстыжее великолепное солнце.

И тут начался воистину судный день. Все разом закричали и принялись вырывать друг у друга разные инструменты. Камеру открыли, стали зажигать свет, который, как назло, не желал зажигаться. Сонных детей опять выстроили в колонну, пани Сивилла прибежала настолько быстро, насколько ей позволял ничего не прикрывающий костюм. Щербатый вертелся около нас, торопливо напоминая сюжет фильма:

– Расслабьтесь, чувствуйте себя свободно. У вас впереди далекое чудесное путешествие. Вы – первые дети, которые проникнут в тайны Вселенной.

– Мы прекрасно знаем книжку, – сказал Дориан. – Она включена в школьную программу. Вы лучше следите за своими прожекторами.

– Ну наконец-то! – сказал, потирая руки, сценарист, который ненавидел детей. – Пускай первый дубль принесет удачу.

И дружески улыбнулся бледному Нико, который кисло поморщился: мол, какая уж тут удача.

– Внимание, прекратить разговоры! – крикнул Щербатый.

– Все готовы? – быстро заплевался режиссер, усаживаясь между ногами камеры.

Майка внезапно отпустила мою руку.

– Птер, – шепнула она, – я хочу тебе что-то сказать.

У меня заколотилось сердце, но ответил я внешне совершенно спокойно:

– Скажи.

– Знаешь, день рождения отменяется. Дориан пригласил меня на вечеринку по случаю первого съемочного дня. У них в кино так принято, я не смогла отказаться.

Мне почудилось, что землю заволокла ночная мгла. В мутной черноте бегали какие-то люди, крича и размахивая руками. Я отчетливо ощутил, как кровь со всего тела отхлынула к ногам, вросшим в бетон аэродрома. Мне стало ужасно холодно.

– Почему ты молчишь? – услышал я Майкин голос.

– Ах да. Все ясно. Понятно, ну конечно,– беззвучно пробормотал я.

– Ты на меня не сердишься?

– Нет. Что ты.

– Я так и знала. Ты прелесть.

В этот момент режиссер завопил страшным голосом:

– Камера!

Кто-то хлопнул перед мордой камеры дощечкой, и мы под стрекот киноаппаратуры двинулись в сторону уже немного потрепанной непогодой ракеты.

– Быстрее, быстрее, пленку жалко, – подгонял нас бегающий вдоль колонны Щербатый.

Когда мы приблизились к ракете и пани Сивилла, покачивая обнаженными бедрами, стала подниматься по ступенькам, а на губах режиссера, до сих пор уныло опущенных, наконец расцвела удовлетворенная улыбка, из толпы стоявших возле ангара зевак вырвался какой-то человек и помчался в нашу сторону, то есть к ракете. Разные киношники пытались заступить ему дорогу и остановить, но он, петляя как заяц, ловко увертывался и бежал дальше – еще быстрее; наконец, подбежав к нам, а вернее, ко мне, он всей пятерней схватил меня за ухо.

– Уа! – взвыл я, ужасно перепугавшись.

– Стоп! Стоп! – закричал режиссер. – Какой идиот испортил кадр?

Я узнал эту пятерню. То была рука моего отца.

– Марш домой, – сдавленным голосом проговорил он.

– Не могу, надо доснять кадр.

– Я тебе дома досниму. Марш, и ни слова больше.

Выхода у меня не было. Я позволил себя увести – все еще за ухо.

– Что вы делаете? – кинулся к нам Щербатый. – Здесь снимается фильм.

– Я на ваш фильм… – И отец произнес что-то неразборчивое.

Все в страхе замерли; никто не посмел вмешаться. Признаться, я сам никогда не видел отца в таком состоянии. Возле ангара стоял пан Заяц, держа на поводке того самого дога. Заяц поглядывал на меня иронически, а пес – с полным безразличием.

– Себастьян, не притворяйся, это ведь ты, – шепнул я.

Но он только широко зевнул, показав крупные желтоватые зубы и язык, похожий на солдатский ремень.

Отец втащил меня в такси, и это меня совсем доконало: ко всему прочему еще и лишний расход.

– Прогулять столько дней, – пробормотал сквозь стиснутые зубы отец, когда машина тронулась. – А я, болван, думал, что мои дети будут другими.

– Я хотел тебе помочь, хотел заработать.

– Лучше всего ты мне поможешь, если быстро закончишь школу.

– Ты же сидишь без работы. Я из-за этого не сплю по ночам.

Отец всю дорогу что-то ворчал себе под нос, хотя возможно, у него просто дрожали губы. И так мы доехали до дома. Под моей дурацкой акацией сидел знакомый калека и с жадностью наблюдал за небогатой событиями жизнью нашей улочки. Осовелый Буйвол выпрашивал у какой-то девчушки булку с маслом, а его папаша с унылым видом приводил в порядок разворошенное пацанвой нутро своей машины.

Мы молча вошли в квартиру. Пани Зофья, противная ябеда, притворилась, что меня не видит, и закрылась у себя в комнате.