Дарья Симонова - Узкие врата

Яна все время хвалила своего Яна, его могучую режиссуру и редкое чувство сцены, они вот-вот должны были прославиться, этот горбоносый лохматый гений типа лысеющего Паганини и вертлявая инженю с ломкой пластикой. Однако скоро сказка сказывается, но не скоро дело делается. Спали комедианты на тахтенке, прозванной Мишей «лавка Филиппка», а что касается быта, то он скользил мимо них. В деле Инга их никогда не видела, но, по крайней мере, роль седьмой воды на киселе, обрушившихся на голову родственничков, они сыграли замечательно. Яна и Ян на своих птичьих правах столь вольготно обитали на территориях общего пользования, что соседи смирились с размашистым курением Яна на кухне, с дотошной болтовней Яны по телефону, сопровождающейся громкими переспросами, требованиями, смехом, возмущением, жеванием бутербродов с селедкой. Голос ее, глубокий, задорный и надменный, перекатывался мячиком по коридору и идеально соответствовал легкокрылому амплуа. Она так и осталась для Инги образчиком артистических натур всех, вместе взятых.

Удивительно, но уживаться с ней было приятно. Шум и ярость, что она щедро расплескивала в пространстве, тут же просачивались в параллельный мир, отгороженный плотной завесой, Ингу это не трогало. Яна большей частью выдумывала, так что обычные дрязги театральной клоаки обретали былинные оттенки. Сказки были справедливыми – про поверженных бездарных тиранов и отмщенных хрупких гениев. Вот кого не хватает в нашей гримерке – Яны-крикуньи, сетовала Инга. А Яна в ответ вспыхивала идейкой, подпрыгнув сбитой попкой на стуле:

– Да не меня к вам, а тебя к нам! Ты могла бы сыграть Марию Стюарт, фактура подходящая…

И Яна ахала весь вечер над открытием. Ингу вслед за ней прошибал пот новизны. Но утро готовило следующие декорации.

Другое развлечение – фотографии. Ингу они очаровывали, завораживали, причем любые, даже скопища неизвестных выпускников в овальных окошках. Яна, лелеявшая профессиональный нарциссизм, таскала за собой обязательные фотоальбомы, куда без всякой хронологии были втиснуты персонажи, поставившие галочку в ее судьбе. Жирную галочку или совсем мимолетную. Все – в антураже задиристых вечеринок. Жизнь Яны, похоже, сплошной праздник. В картинках этих было совсем мало прошлого – мамы, папы, Яночки в пинетках, – никакой умилинки, одно размалеванное «сегодня». Запомнились особо видный учитель музыки с семитским профилем (благородно состарившаяся копия Яна) и хохочущая мадам в голубом с умным вороньим носом.

– Это проститутка, – объяснила Яна. – Валютная. Знает четыре языка, очень правильный бабец. Я с ней за один стол садиться не рискую. Как выложит тебе перед тарелкой четыре ножа, вот и понимай как хочешь японский юмор…

Инге страсть как самой хотелось иметь такой же фотографический ворох, маленькие застывшие фильмы. Но у нее хранились лишь удачно запечатленные арабески в спектакле, в крайнем случае она – не отдышавшаяся, потная, в гриме, в антракте или после. В общем Инга не любила эти запечатленные «великие мгновения», а «живых» фото у нее почти не было. Даже Игоря.

С Яной время двигалось по ускоренному графику. То, что у людей растягивается лет на десять, она глотала экстерном за полгода, благодаря чему Инге представилось сомнительное развлечение: наблюдать у себя под боком штормы и штили супружества. Которое оказалось благо что не романом-эпопеей, пьесой-феерией, в ходе которой Ян даже был заподозрен в связи со статистом. Тревоги Яны, хоть и опереточные, как будто подтвердились (а кто его разберет, как на самом деле). Инга ждала извержения вулкана. Его не последовало. Яна впала в ступор и сидела над кружкой с прилипшими ко дну чаинками. Инга взяла шефство над горемыкой, втолковывая, что соперница-мужчина не повод для ревности, а похабное недоразумение наверняка вымысел и чепуха. Представить, что Ян, придирчивый и брезгливый…

– Брезгливость – первейший признак голубых, – отрезала Яна.

Инга на рожон не лезла, не спорила. Хорошо еще, что Яна убивалась недолго. В один прекрасный вечер она привела бодрую духом и телом мужскую компанию. Тут же и Ян подтянулся, прошлявшийся неизвестно где, дымок почуял. Супруги долго дебатировали в коридоре, Инга напилась белого вина и хохотала над идиотскими шутками залетных селезней. Вспыльчивая актерская чета помирилась быстро, Инге даже стало неловко: может, стоило Яна посильнее пропесочить? Но экзерсисы воображения заставили смягчиться. Все-таки к мужчине, наверное, не так ревнуешь, как к женщине, исходя из природы инстинктов, – мужчина не конкурент…

Кстати, и ревность почти никогда не бывает последней каплей, ею оказывается колкая мелочь. Ревность – только питательный бульон для фабул, коррозию привносят вредоносные осколки, попадая в живую ткань, они мучают, проступая на ложе стеклянной крошкой, чтобы вовсе отбить охоту ложиться. Хотя много ли Инге известно о ложе, десятилетиями делимом с неизменным Икс или Игрек?! Дано ли ей предугадать те темные глубины всепрощения, на которые опускаются запутавшиеся в цепких узах…

Отвела Яна беду от своего режиссера, одинокого волка тире медведя-шатуна. Ян ничуть не был сконфужен, темная изнанка – законное право каждого гения. Гений приосанился и стал ближе к народу. Для вящего хеппи-энда Яна забеременела и так вдруг сразу присмирела, поутихла, охладела к мужниной режиссуре, как будто вся шумиха, страсти, новые прочтения – все ради маленькой кружевной колыбельки.

– У меня уже было два выкидыша, – важно объявляла Яна и потом пришептывала, косясь на супруга: – Но не от него.

Инга подошла к ситуации ответственно и принудила Яну посетить женскую консультацию. Будущая мать не стремилась отдаться медицине, затеяла перепалку с усталой и усатой докторшей:

– Ну что с того, что я не знаю его группу крови! Чего она прикопалась ко мне, как к еврейской шпионке! Не ее барсучье дело, замужем я или нет…

Потом принялась причитать, что зря она с этим шнобелем сошлась, что вдвоем, оказывается, труднее, а не легче гнездышки временные насиживать… В одиночку тут и там пригреют, глядишь, перезимуешь, пристроишься под теплый бок к кому-нибудь, а с весной ласточка прочь из сеней летит к солнцу свободы. А кому нужен горбоносый режиссеришко с женой и всеми вытекающими из этого последствиями! Местечковой гениальности Яна и на блошином рынке грош цена…

Инга терпела – ведь это была «беременная» нервозность. Она позволила себе лишь поинтересоваться, мол, как думаешь дальше.

– Ну вот, и ты туда же, – вспыхнула Яна. – Мне надо родить, мне уже двадцать девять!

Вскоре супруги съехали, но это не значило, что канули в Лету. Яночка исправно звонила. Это были дикие междугородные приступы тоски (она уехала вынашивать и рожать к матери, про Яна не проронила ни звука, Инге спрашивать тоже было не с руки). Заплетались в косы годы и времена, разноцветные полосы везений и невезений сливались в грязную палитру. Яна вернулась, оставив ребеночка на маму, вернулась в лицедейское рабство, они с Ингой изредка пересекались, и Инга, к стыду своему, не потворствовала этим встречам. Быть может, просто из зависти к легкому материнству, к быстрым схождениям и расставаниям, к невинному вранью, квинтэссенция которого сводилась к констатации «я его бросила, а не он меня». Опять казалось, что все шекспиры и ар нуво – лишь антураж для Яниной охоты. Похоже, этот параграф для Инги был пройден, хотя Яна всерьез полагала их подругами.