Дмитрий Быков - Остромов, или Ученик чародея

— Нет, но что это Варга не идет к столу? — с притворным возмущением воскликнул Миша. — Я, брат, должен показать тебе это чудо морское. У нас теперь это главное блюдо. Ольга, позови ее, я боюсь один. Она подумает, что я пришел ее изнасиловать, у нее других мыслей не бывает.

Сестра дала брату нежный подзатыльник и отправилась за приживалкой.

— У нее болит голова, — сообщила она, вернувшись ни с чем.

— Черт знает какая наглость, — всплеснула руками Марья Григорьевна, всегда гордившаяся широтой нравов и словаря. — Пришел гость, так она кобенится. Это все ради тебя, Даня, сейчас увидишь.

Она резво встала и решительно направилась в ольгину комнату.

— Звон посуды, грохот мебели, — мечтательно произнес Миша, — треск разрываемой материи…

Не доносилось, однако, ни звука. Марья Григорьевна почти сразу вернулась, ведя за руку худощавую, среднего роста девушку — бледно-смуглую, черноглазую, гибкую и ленивую, пожалуй, что и некрасивую, но Даня сразу понял, зачем пришел сюда и почему два дня перед этим был счастлив, думая о предстоящем визите. Она была вся не отсюда и ниоткуда, вся вне шаблона, такая же чужая, как он. Главный кусок картинки встал на место: вот и та любовь, ради которой… Разумеется, она выглядела совсем не так, как он себе представлял. Бойся услышанных молитв! Он мечтал о гибкой, тонкой, черноволосой и нуждающейся в защите; и она была ровно такой — словно действительность лишний раз усмехнулась: вот как все выглядит на самом деле. Гибкость ее доходила до шаткости, беззащитность — до безволия, бледность — до желтизны, а черные волосы были спутаны и чересчур тонки; глаза были черны, но тусклы, рот — печальной скобкой, и нужно было не спускать с нее глаз, чтобы заметить два-три живых и внимательных, даже, пожалуй, бойких взгляда, выдававших и наблюдательность, и веселый нрав. Большую часть времени она спала или делала вид, что спала, но если бы ее разбудить — вся озарилась бы тонким внутренним пламенем. Бесспорно, она была глупа. На этот счет у Дани не было никаких иллюзий с первой минуты, но ведь он, сам того не зная, просил и об этом. Разве не хотел он, чтобы идеальная возлюбленная внимала каждому его слову, разделяла все его увлеченья и страсти — а это, хочешь не хочешь, предполагает глупость. Правда, в минуты бодрствования это была живая и резвая глупость, праздник интуиции, не омраченный рефлексией; а среди дневного сна, в который душа ее младая бог знает чем всегда погружена, выражение лица у нее было почти дегенеративное. От Дани, однако, не укрылось, что из всех сидящих за столом он один привлекал ее быстрые и хитрые взгляды; пару раз глаза их встретились, но Варга тотчас переводила взгляд на нетронутую еду.

— Варга, что ты не ешь? Тебя с ложечки кормить? — притворно кипятилась Марья Григорьевна.

— Не работает, вот и не ест, — дерзил Миша. — На самом деле, Даня, она просто оберегает талию. Знаешь, сколько у нее талия? Сорок восемь сантиметров, я лично мерил. Могу обнять одной рукой и еще останется.

— Варга, ты станцуешь? — спросила Ольга. Даня заметил, что она смотрит на подругу без особенной любви, да и понятно: только что она единолично царила за столом, и тут эта Варга, без роду и племени, без летучего спортивного очарования, но сразу стало ясно, кто тут картонный, а кто алебастровый. Варга пленяла, ничего для этого не делая, а в очаровании Ольги слишком видна была старательность, вплоть до репетиций перед зеркалом.

— Не хочется, — лениво сказала Варга. Голос у нее был низкий, протяжный, цыганский, но без цыганской хитрости.

— Я вас очень прошу, — неожиданно подключился Даня.

— И просите, и что? — ответила она неожиданно быстро, только что не зашипев по-кошачьи. — Вам всегда делают, что вы просите?

— Очень редко, — честно сказал Даня, и она улыбнулась.

— Это же не просто так, нужны же условия, — сказала она уже мягче. — Профессионалка вам в любой момент спляшет по заказу, а мне надо много всего.

— Закат, мандолины, — перечислял Миша, — южный ветер, нет, лучше юго-восточный, несущий легкий запах кориандра…

— Дурак, — сказала Ольга. — Кориандр — огородная трава.

— Ну, я же и говорю… Все происходит в огороде… Огородники ползут к Варге на брюшках: станцуй, цветик, не стыдись! Нет, нет, у вас мало кориандра…

— Ты глупый, — спокойно сказала Варга. — Я не люблю себя, когда танцую.

— А в другое время любишь? — не отставал Миша.

— А в другое время меня вообще нет, — ответила она точно так же, как должна была, и Дане показалось, что ответ этот полусекундой раньше прозвучал в его собственной голове.

— Я тогда не настаиваю, — сказал он потухшим голосом. — Вам, наверное, трудно.

— Нет, ты должен, должен это увидеть! Просто надо поуговаривать. Что я, не знаю Варги? Варга, хочешь, я отдам тебе все мои краски и кисточки? Хочешь, я до завтра не буду говорить гадости? Ну хочешь, я поцелую Олькиного ужасного Дениса, который поставляет нам этого налима?

— Миша, — умоляюще сказал Даня. — Ну что ты, честное слово…

— Действительно, — поддержала его Мария Григорьевна. — Мишка ни в чем не знает меры, он и в детстве так же канючил, пока ему не покупали лимонное пирожное. Помнишь, Оля?

— Господи, да конечно. А кролика? Помнишь кролика? Ему было четыре года, и он решил, что если каждые пять минут повторять «Кролик! Кролик!», мама рано или поздно не выдержит. А ты никогда не умела ему отказывать и видишь, до чего раскормила.

— Да, да, конечно, — фальшиво сокрушался Миша. — Каждый может горбатого по горбу…

— Не горбатого по горбу, а пузатого по брюху. Ты давно бы мог все скинуть…

— А если опять голод? Вы все в обмороке, а я на одних запасах просуществую месяц.

— Не дай бог, — сказала Мария Григорьевна, и наконец-то в ее голосе послышалось нечто живое.

С чего я осуждаю этих, подумал Даня. Они пережили тут много такого, от чего сам бог велел заслоняться, хоть масками, хоть искусственными интонациями. И кто их обязывал быть искренними со мной? Я им никто.

В дверь коротко, сухо стукнули.

— Григорьна! — крикнул скрипучий голос.

— Что, Катя?

— Ну-к открой!

— Тамаркина, — страшным шепотом сказала Ольга.

— Небось, не притюкну, — сказала Тамаркина, прямо и по-хозяйски входя в комнату. — Вот тут вареньица. Гость все ж.

В руках у нее была глубокая белая миска, полная яблочного повидла.

— Спасибо, Катя, — Марья Григорьевна умиленно наклонила голову, отчего ясней обозначился двойной подбородок. — Чудо мое, всегда с приношением.

— Дак ведь гости, это, — сказала Тамаркина. Чувствовалось, что она хотела бы принять участие в общем разговоре, но не знает, о чем и как говорить.

— Сядь с нами, чаю выпей.

— Нет, я пила уж. Сёдни племянница была у меня.