Элизабет Гилберт - Законный брак

Есть знаменитая фраза, что второй брак – победа надежды над опытом, но я не уверена, что это так. Мне кажется, именно первый брак питается надеждой, тонет в ожиданиях и вере в лучшее, которая так легко дается. Второй брак полон чего-то другого: благоговения перед силами, обладающими большей властью, чем мы. Благоговения на грани трепета.

Старая польская поговорка утверждает: «Прежде чем идти на войну, помолись. Выходя в море, помолись дважды. А перед свадьбой – трижды».

Лично я собираюсь молиться весь год.

Наступил сентябрь 2006 года. Мы с Фелипе путешествовали по Юго-Восточной Азии. Занимались в основном тем, что убивали время. Наш иммиграционный процесс совершенно застопорился. По правде говоря, так обстояли дела не только с нашим иммиграционным процессом, но и со всеми остальными иммиграционными делами пар, обратившихся за американскими «предсвадебными визами». Вся система была наглухо парализована. К нашему общему несчастью, Конгресс только что принял новый иммиграционный закон, и все те, кого это касалось – тысячи пар, – по меньшей мере еще на четыре месяца застряли в бюрократическом вакууме.

Согласно новому закону, все американские граждане, высказавшие желание заключить брак с иностранцами, теперь попадали под расследование ФБР на предмет преступного прошлого.

Вы не ослышались: все американские граждане, пожелавшие заключить брак с иностранцами, попадали под расследование ФБР.

Что любопытно, этот закон приняли, чтобы защитить женщин – точнее, несчастных иностранок из развивающихся стран, которых ввозили в США в качестве жен для насильников и убийц, отбывших заключение; защита требовалась и от мужчин, на которых прежде поступали жалобы о побоях. За последние годы это стало серьезной проблемой. По сути, американские мужчины покупали себе невест из стран бывшего СССР, Азии и Южной Америки. После приезда в США для женщин начиналась не новая жизнь, а кошмар – их заставляли заниматься проституцией, превращали в сексуальных рабынь, а для некоторых дело даже заканчивалось смертью от рук американских мужей, прошедших тюремную школу. Таким образом, этот закон был призван провести отбор среди потенциальных супругов-американцев, чтобы защитить иностранных невест от брака с чудовищами.

Закон, конечно, хороший. И справедливый. Невозможно иметь что-то против этого закона. Единственной проблемой для нас с Фелипе было то, что время для принятия этого закона выбрали очень уж неподходящее, учитывая, что наш предсвадебный процесс теперь затягивался еще на четыре месяца, пока ФБР там, в Америке, прилежно проверяло, не отсидела ли я за изнасилование и не являюсь ли, случаем, серийным убийцей несчастных женщин – ведь кто, как не я, лучше всего подхожу под это описание?

Раз в пару дней я писала письмо нашему иммиграционному адвокату в Филадельфию, проверяя, как идет дело, сколько еще осталось времени, есть ли у нас надежда.

«Новостей нет», – неизменно отвечал он. А иногда напоминал, на случай, если я забыла: «Ничего не планируйте. Ничего нельзя гарантировать».

Пока все это разыгрывалось (точнее, не разыгрывалось), мы с Фелипе добрались до Лаоса. Из Северного Таиланда мы долетели до древнего города Луангпхабанг. Под нами проплывала бесконечная череда холмов, покрытых буйными джунглями. Крутые и умопомрачительно красивые, они возникали один за другим, словно замерзшие гребни зеленых волн. Местный аэропорт был похож на почтовое отделение в маленьком американском городке. Мы наняли велорикшу до Луангпхабанга. Город оказался настоящей жемчужиной, приютившейся в живописной дельте рек Меконг и Намкхан.

Луангпхабанг – уникальное место, где на крошечном пятачке за века каким-то образом нагромоздились целых сорок буддистских храмов. По этой причине буддистские монахи здесь повсюду. Возраст монахов от десяти (послушники) до девяноста (мастера) лет, и в Луангпхабанге их одновременно проживают тысячи. Соотношение монахов и простых смертных, по ощущениям, составляет около пяти к одному.

Среди послушников были настоящие красавцы, я таких больше нигде не видела. Одевались они в ярко-оранжевые мантии, головы бриты, а кожа – цвета золота.

Каждое утро до рассвета юноши-послушники длинными шеренгами вытекали из храмов с чашами для подаяния в руках. В эти чаши горожане, стоявшие на улицах преклонив колена, насыпали рис. Фелипе, которому путешествия уже надоели, отозвался об этой церемонии довольно пренебрежительно: «Не такое уж большое дело, чтобы вставать в пять утра», – но я ее просто обожала и просыпалась ни свет ни заря, чтобы тихонько пробраться на веранду нашего старенького отеля и посмотреть еще раз.

Монахи меня завораживали. Интерес к ним отвлекал меня от невеселых мыслей. Я совершенно помешалась на монахах. По правде, они захватили меня настолько, что спустя несколько ленивых дней ничегонеделания в крохотном лаосском городке я начала за ними следить.

Признаю, шпионить за монахами наверняка очень плохо (да простит меня Будда), но удержаться было трудно. Мне до смерти хотелось узнать, что это за мальчики (я опять говорю о послушниках), что они чувствуют, чего хотят от жизни, но открыто могла выяснить лишь немного. Помимо языкового барьера, женщины не должны даже смотреть на монахов или стоять рядом – какое там поболтать. Кроме того, сложно собрать личную информацию о конкретном монахе, когда все они выглядят одинаково. Причем это не оскорбление и не расистское замечание – сказать, что все они на одно лицо. Ведь бритые головы и одинаковые оранжевые мантии для того и нужны, чтобы всех уравнять. Мастера-буддисты создали этот унифицированный облик, чтобы намеренно помочь мальчикам побороть ощущение собственной индивидуальности, стать частью группы. Даже сами монахи не должны различать друг друга.

Мы жили в Луангпхабанге несколько недель, и, довольно пошпионив по закоулкам, я стала узнавать отдельных монахов в толпе одинаковых оранжевых мантий и бритых голов. Вскоре мне стало ясно, что юные монахи бывают разные. Были смелые и кокетливые – они взбирались друг другу на плечи, выглядывали из-за храмовых стен и кричали мне вслед: «Хеллоу, миссис леди!» Были и такие, кто тайком покуривал по ночам за стенами храма, – кончики их сигарет светились оранжевым в тон мантий. Видела я одного накачанного монаха лет шестнадцати, который делал отжимания, и еще одного – удивительно! – с гангстерской татуировкой в виде ножа на золотистом плече. Как-то вечером я слышала, как монахи распевают под деревом в храмовом саду песни Боба Марли – прилично после отбоя. И даже видела группку послушников лет четырнадцати, которые устроили боксерский матч: добродушную потасовку, грозившую превратиться в настоящую драку в любой момент, как игры мальчишек во всем мире.