Джозеф Хеллер - Видит Бог

— Затем, — сказал Иоав, когда я уже выплакался и просто сидел, в тупом изнеможении глядя на него, — я для верности приказал десяти отрокам, моим оруженосцам, поразить его и умертвить его.

— Иоав, пощади меня. — Я устало поднял руку.

— Затем я велел снять его с дерева и бросить в лесу в глубокую яму.

— Прошу тебя, умоляю.

— И наметать над ним огромную кучу камней.

— Сын мой, сын мой!

— Не заводи шарманку.

— Ни похорон? Ни молитвы?

— Он поднял мятежную руку на помазанника Божия.

— Довольно, умоляю тебя, довольно.

Но все это произошло уже после мелких недоразумений с вестниками, прибывшими с поля боя и поначалу внушившими мне ложную надежду на то, что новости меня ожидают только самые лучшие. Иоав проявил-таки разумение, выбрав другого человека, не Ахимааса, чтобы сообщить мне о самом худшем.

Само сражение оказалось почти и ненужным. Солдаты Авессалома были разбиты наголову, обращены в бегство и рассеяны по землям, примыкавшим к лесу Ефремову. И Авессалом, встретив моих воинов, тоже ударился в бегство. Ускакал от них на муле, и когда мул вбежал с ним под ветви большого дуба, то Авессалом запутался волосами своими в ветвях дуба и повис между небом и землею, а мул, бывший под ним, побежал дальше; Авессалом же, невредимый и беспомощный, оставался висеть на дубе, пока Иоав не пришел туда и не прикончил его тремя стрелами, бывшими в руке его. Война завершилась. Авессалом погиб. А я ничего этого не знал.

Ахимаас, сын Садоков, нетерпеливо сказал, обратясь к Иоаву:

— Побегу я, извещу царя, что Господь судом Своим избавил его от рук врагов его.

Иоав же с неожиданной для него инстинктивной чувствительностью понял, что не следует посылать этого молодого человека с тем, чтобы именно он открыл мне всю правду.

— Не будешь ты сегодня добрым вестником, — рассудительно произнес Иоав. — Известишь в другой день, а не сегодня, ибо умер сын царя, и тебе не захочется приносить ему эту весть.

И вместо Ахимааса Иоав послал Хусия Эфиопа, дабы тот донес мне, что он видел. Но Ахимаасу не стоялось на месте, и он еще раз попросил дозволения побежать следом за Хусием и тоже доложиться мне.

И Иоав сказал:

— Зачем бежать тебе, сын мой? не принесешь ты доброй вести.

— Что бы ни было, — настаивал возбужденный юноша, весь дрожа от молодого энтузиазма, — но позволь и мне побежать за Хусием. Я принес царю печальные вести, когда он удалился из Иерусалима. Позволь же теперь принести ему добрые.

Тогда Иоав уступил.

— Беги, — разрешил он, уверенный, что эфиоп Хусий с его страшной новостью достигнет меня раньше Ахимааса.

Однако Ахимаас оказался быстрее, да и бежал он более короткой равнинной дорогой, и опередил Хусия, и первым принес мне вести.

Я сидел на скамье меж двух ворот, когда сторож, стоявший на кровле их, крикнул привратнику, что видит бегущего к нам человека. Я вскочил со скамьи с такой резвостью, что едва не упал, потому что одна моя нога затекла от сидения, да и колени тоже гнулись с трудом. Молодость миновала. Но я был все же не так стар, как почитаемый нами судья, толстяк Илий, которого я невольно вспоминал в долгие часы, проведенные мною в ожидании на этой скамье, — старый толстый Илий, предпоследний судья Израилев, наставник Самуила и, слава Богу, не мой родственник. Я вспоминал, как он тоже сидел на седалище у ворот города, ожидая вестей с поля битвы, а когда узнал, что филистимляне победили и взяли ковчег Божий, израильтяне же побежали в шатры свои, то упал Илий с седалища навзничь у ворот, сломал себе хребет и умер. Когда это произошло, Илию уже исполнилось девяносто восемь лет, он был очень тяжел, и глаза его померкли. Я был моложе его и оснований ожидать победы насчитывал много больше. Мое волнение имело иные причины.

— Если он один, — откликнулся я, говоря о спешащем к нам гонце, — то весть в устах его.

Тут дозорный крикнул сверху, что видит второго человека. И этот также имеет весть в устах его, догадался я, но не весть о поражении, потому что в противном случае они бежали бы сюда косяками. Затем сторож прокричал, что первый бежит в точности как Ахимаас, сын Садоков, и я, услышав об этом, испустил великий крик облегчения.

— Значит, новость должна быть доброй! — радостно воскликнул я. — Ахимаас человек хороший, он придет ко мне только с доброю вестью.

Я смотрел, как он приближается, и вся повадка его, казалось, подтверждала мои оптимистические ожидания, ибо Ахимаас кричал мне, откинув голову и тяжело дыша всей своей узкой, загорелой грудью: «Все хорошо! Все хорошо!»

— Все хорошо?

Мне это представилось благословеннейшим из чудес: значит, Бог есть и отвечает на молитвы! Все, чего я желал всем моим существом, сбылось: победа осталась за нами, а Авессалом по-прежнему жив. Члены мои дрожали, слезы переполняли глаза. Я смеялся с безудержностью почти истерической. Я жаждал схватить этого замечательно милого отрока за щеки и обнять его, он же, спотыкаясь на бегу, приблизился ко мне, опустился на колени и поклонился лицом своим до земли.

— Благословен Господь Бог твой, — глотая воздух, провозгласил Ахимаас, когда я помог ему подняться, — предавший тебе людей, которые подняли руки свои на господина моего царя! Все они мертвы и рассеяны.

— Благополучен ли отрок Авессалом? — пожелал я узнать. Это, собственно, было все, что я желал знать.

Я увидел, как челюсть его отвисла. Я смотрел, как лицо его покрывается призрачной бледностью, и чувствовал, что мне не хватает воздуха. С виноватым выражением он отвел взгляд в сторону и заговорил запинаясь, и я интуитивно понял, что какой бы ответ он мне ни дал, ответ этот будет неискренним.

— Я видел большое волнение, — сказал он, — когда Иоав посылал меня, но не знаю, что там было.

С неуправляемым страхом приказал я Ахимаасу отойти в сторону, дабы очистить место для следующего, уже стучавшего в ворота гонца, и сам поспешил ему навстречу. Я с трудом воздержался от того, чтобы обратиться к нему первым, перебить его прежде, чем он начнет говорить.

— Добрая весть господину моему царю! — затрудненно дыша, прокричал Хусий, и что-то свистнуло в легких его. — Господь явил тебе ныне правду в избавлении от руки всех восставших против тебя.

Я же завизжал прямо в лицо ему:

— Благополучен ли отрок Авессалом? — Мне хотелось вцепиться в него и трясти, вытрясая ответ.

И этот чужеземец, этот эфиоп, не вполне освоивший нашу маловразумительную, сентиментальную манеру речи, ответил мне прямо:

— Да будет с врагами господина моего царя и со всеми, злоумышляющими против тебя то же, что постигло отрока!

Я был слишком потрясен, чтобы сказать еще хоть слово. Я отвернулся, уже плача, и пошел в горницу над воротами, и плакал на ходу, и слышал, что плачу все громче и громче, и скоро уже голосил из всей мочи, и слушал собственные вопли: