Теодор Вульфович - Моё неснятое кино

Сон был продолжением того, что было в действительности. Только немного понятнее, проще. Он снова увидел Пти. Она опять танцевала свой фантастический танец. Но уже не на воде, а в воздухе. Над самой водой.

— Пришел? — как бы невзначай, спросила она, не прекращая танца.

— Я пережива-а-ал… — признался пёс.

— А я думала, вы умеете переживать только за своего хозяина, — она опустилась на воду.

— Не совсем так, — насторожился Топ.

— Так, так, — настаивала птица. — Вы без него часа не можете прожить. Минуты!

— Это замечательный человек! Знаете, какой он…

— Знаю. Убийца!

Пес зарычал от негодования:

— Да он член знаете чего… Как его?.. Охотничьего Общества! У него, этот… Как его?.. Охотничий билет!.. У него… ну, этот… как его?.. Отпуск!

Тут Пти не выдержала:

— Лопух в коже и резине, твой хозяин! Пусть бы он меня убил. Убил бы и всё! Но он даже стрелять как следует не умеет! «Охотничий билет!..»

Топ вздрагивал, как будто его било током. Он не мог вставить ни словечка, так она распалилась.

— Можете линять к нему! Вместе с этими дурацкими цветами, — из укрытия полетели знаки его внимания, она их выбрасывала. — Сначала стреляют! Волокут! За горло!.. А потом заваливают цветами! Как могилу!.. Видеть вас всех не желаю. Несите всю эту муть ему!..

И она сделала то, чего Топ больше всего боялся: она взмахнула неправдоподобно большими прозрачными крыльями и великолепно взлетела… Он даже не предполагал, что она такая прекрасная… Пти то удалялась, то кружила совсем близко, почти касалась его ушей, носа — шарф описывал вслед за ней огромную дугу… Потом она на мгновение застывала в воздухе и начинала стремительно набирать высоту. Потом ныряла головой вниз…

Топ метался вдоль берега, останавливался, он совсем не знал, что делать. Казалось ему, что птица больше никогда не вернется оттуда… Но она возвращалась и чуть не цепляла краем крыла кончик его носа.

— Я улетаю. Улетаю совсем… — щебетала она и взмывала ввысь.

— Не-е-ет! — зарычал Топ, свернулся в тугую, словно стальную, пружину и как бы выстрелил самим собой туда, куда она улетала.

Он выпрыгнул так высоко, как летают птицы. Ему удалось невозможное — он преодолел земное притяжение, распластался и уже парил в воздухе, набирая скорость… Он мчался… он догонял птицу, и встречный ветер свистел в его ушах, которые заменяли ему крылья… Догнал… Парил, плыл по воздуху, поглядывал снисходительно на летящую рядом Пти.

Но в этот миг с земли, как два выстрела, грянули два хозяйских окрика:

— Топ! Ко мне!

Пёс сразу повалился набок, перевернулся через голову и начал падать. Он сопротивлялся, вывертывался всем телом, но всё равно падал, падал и… Упал! Он был раздавлен, стал совсем плоским, как будто по нему проехал тяжелый трамбовочный каток…

А голос хозяина всё звал:

— Вставай! Вставай, бездельник!

Конечно, Топ тут же встал, или, вернее, сел. Сильный озноб колотил его. Хозяин что-то напевал, у него было отличное настроение. Он снял со стены ружье, патронташ, подхватил охотничью сумку, призывно свистнул и направился к двери. Топ не тронулся с места, крепче прежнего уперся передними лапами в пол. Хозяину пришлось вернуться, он пристегнул к ошейнику тренчик поводка. Топ не двигался.

— Что с тобой? А, Топ? — спросил хозяин, дивясь поведению собаки. — Стонешь во сне. Вздрагиваешь. Вон лапа дергается…

«Это характерные признаки моей породы. Пора бы знать», — хотел ответить хозяину Топ, но передумал.

— Идем на охоту. Вперед! Марш!

Пес пятился. Хозяин потянул за поводок, и ему пришлось проехаться по полу до самого порога. Тут он, как говорится, подчинился грубой силе и через порог уже переступил самостоятельно.

Были первые заморозки. Вчерашние лужи затянуло прозрачной ледяной коркой. Из своего укрытия Пти видела, как в ее сторону, к гнезду, двигались охотник и собака, чем-то похожая на Топа.

Только пес был совсем понурый, разом постаревший. Прежней резвости и в помине не было…

Расстояние между корягой и охотником сокращалось, и Топ уже не знал, что предпринять, как увести хозяина хоть чуть в сторону. Они были уже совсем близко от укрытия, когда Топ в отчаянии рванулся, прыгнул и преградил охотнику путь — поза была угрожающая, глаза горели, всем своим существом он показывал, что не даст ему больше сделать и полшага.

— Это что такое?! — осерчал хозяин.

Но Топу было не до объяснений. Он завыл на всю округу — в его голосе была только просьба!.. Но хозяин его не понял, он замахнулся… Зато птица сразу все поняла и забила крыльями в своем укрытии. Охотник услышал шум, взвел оба курка и поднял стволы. Тут птица одним движением подбросила вверх свернутый шарф — грянул выстрел! — шарф развернулся и весь, изрешеченный пробоинами, повис на кусте. А птица забила крыльями и винтом, стремительно пошла вверх. Топ обернулся — пальцы хозяина лежали на спусковых крючках, ствол дымился, хозяин снова вскинул ружьё. Но Топ опередил его: в прыжке он повис на хозяйской руке, крепко держался передними лапами за ружье, перехватывал, извивался, бил задними… Раздался второй выстрел!.. Топ скосил глаза и увидел, как в небе, зигзагами, исчезает за линией горизонта его птица… Он еще повисел немного и упал на землю.

Было тихо и безветренно. Падал первый снег. Оставляя за собой следы, уходил домой охотник, а у коряги, вблизи от того куста, сидел Топ. Снег ложился на его спину, на голову, подтаивал, и крупные капли с кончиков ушей падали на землю.

Эта книга может показаться несколько беспорядочной, бессвязной, что ли. И то сказать, сборник включает произведения разных лет, весьма различные по жанру, тематике и объему, да и труд составителя автором не завершен. Болезнь смяла все планы, заканчивать компоновку книги Теодора Юрьевича пришлось его жене и друзьям…

Но, как бы там ни было, в книге — его живой голос. Он-то, пожалуй, и создает неповторимое обаяние прозы Вульфовича, талантливого, зоркого и остроумного человека, прожившего долгую бурную жизнь в сложнейшую и по драматизму и глупости эпоху. Сами по себе эти воспоминания дорогого стоят. Вульфович, рассказчик милостью Божией, пишет, как говорит — ничего подобного этой страстной, насмешливой, гибкой и стремительной разговорной интонации в русской прозе нет и не было.

И, пожалуй, главное! Все это написано человеком, превыше всего на свете ставившим одухотворенную волю. Ее он распознает, ею любуется, перед ней благоговеет во всех обличьях — в народном артисте и старухе-домработнице, в известном писателе и спьяну разболтавшемся рыбаке, в нищем ремесленнике-виртуозе и знаменитом кинорежиссере. Даже Матвей Берман, страшный и обреченный, с изуродованной душой, несет в себе эту гаснущую искру, за что и замечен автором. Сам же автор — художник, его собственная воля неудержимо направлена на творчество, снимает ли он кино или пишет книги, гнобят ли его цензоры всех мастей или уже нет. Даже в реанимационной палате, на грани почти неминуемой гибели, ему является — сказка. Почему? Никогда не снимал их и не сочинял, в мыслях не имел, а тут возникла, готовая, оставалось выжить и записать. Как только смог удержать в пальцах карандаш, потребовал тетрадку и записал-таки. Выкарабкался! Так некогда возникла «Топ и Пти», странная и печальная фантазия.