Николай Климонович - Цветы дальних мест

— У меня болит зуб, — сказала я. Приложила ладошку к щеке, щурясь на жаркое солнце, уже близко стоящее в окнах.

Он опрокинул бокал, стекло задребезжало, капля вина выкатилась и расплылась багровым на скатерти.

— Сейчас… анальгин. Сейчас я найду…

— Не надо анальгина.

Однако ждала, пока он шарил по ящичкам, потом раздраженно жевала таблетку, запила заботливо принесенной водой. Зуб ныл. Как я жила до этого дня? Институт, подружки, походы, вечера — будни перед праздником. И вот праздник настал, но я думаю о пустяках: о флюсе, о какой-то хинкальной, в которой непременно надо побывать, о Тбилисском море, на которое надо ехать… Нет, фигушки, на море не поеду, думала я, не глядя на него, тоскливо упирая в больной зуб язык.

Поднялись девочки. Прошли мимо, на нас не глядя, лица надутые, я уж предвидела их совместную оппозицию и капризы, вместе заперлись в ванной, принялись возиться, шушукаться… Я тоже стала собираться. Он долго глядел на меня, молча, виновато.

— Куда ты? — спросил наконец.

— Никуда, — пожала я плечами и снова взялась за щеку, вспомнив о спасительном зубе.

Девочки вышли из ванной, так же гордо прошествовали обратно. Мне надо было что-то решать. С ними и с Володей провести день вместе мне представлялось немыслимым.

— Помоги мне приготовить завтрак, — попросил он.

— Мы поедим в городе.

— Но я не могу вас одних отпустить.

— А ты смоги, — бросила я нагло. — Я девчонок не могу оставить… Мы будем часа через два! — крикнула я ему, когда мы втроем, расфуфыренные, выходили из квартиры… Знать бы заранее, как дорого все это обойдется…

И вот — первые наши самостоятельные шаги по тбилисским мостовым. Сперва все хорошо: платаны, витрины, солнышко, только лица подружек все еще надутые, а Леночка даже бросила: он что, ночевать оставался? Я изобразила возмущение. Однако уже в скверике у театра за нами увязались трое парней. Ра-каб-калищвили, твердили они на разные лады, цокая языками так, что смысл выражения делался ясен без перевода: ра-каб-калишвили. Подружки мои вышагивали, как принцессы, помахивали сумочками, здоровые, белые, ярколицые — ра-каб-калишвили, — но оставались непроницаемы, меня же заинтересовали эти мальчики, лет по семнадцати, одетые провинциально, но вместе с некоторым несомненным здешним шиком. Долго сдерживаясь, я все же обернулась и улыбнулась. Реакция была неожиданная. Игривые интонации сменились вызывающими, они догнали нас, шли вплотную, чуть не наступая на пятки, один, пониже ростом, все время выскакивал вперед, пятился перед нами и выкрикивал что-то по-грузински. Прохожие оглядывались, лица же наших преследователей все больше напоминали туземные. Со стороны, думаю, можно было решить, что мы оскорбили национальную святыню. Приятели улюлюкали, свистели, прыгали, мы прибавляли шагу, но это дела уж не меняло. Отстаньте, чего вам, забубнили Леночка с Тамарой, но те лишь кричали, размахивали руками, а один, коренастый, показывал то на Леночкину толстую ногу, то хлопал себя по плечу. Нам оставалось только спастись бегством. Они отстали лишь на проспекте Руставели. От волнения каждая выпила стакана по четыре логидзевской воды, при воспоминании об этом у меня и сейчас отрыжка, что делать, дальше было не сообразить. Было не рано. Хотелось есть. Мне пришла в голову удачная мысль. Пойти в обычное кафе или в ресторан нечего было и думать, выход был один: ресторан при гостинице. Там все приезжие, там мы будем среди своих. Так и сделали. За обедом выпили бутылку вина, которую нам принес официант без нашей просьбы. Девочки смягчились. Тамарочка сказала даже, что Володя «ничего себе парень», и спросила, не приглашал ли он меня кататься на мотоцикле. О мотоцикле ей рассказал Тенгиз, я поспешила заверить, что не приглашал. Тогда же выяснилось, что обе они на мотоцикле катались по многу раз и совсем не боятся. Мы вышли из гостиницы в прекрасном настроении. Когда мы были на тротуаре, рядом остановилась белая «Волга». Дверца распахнулась, водитель вышел из машины и направился к нам. Он не был похож На грузина, одет немыслимо — в какой-то полосатый светлый костюм очень иностранного вида, — красив экранной, не уличной красотой. Он прищелкнул пальцами смуглой руки, как бы прося нас не торопиться, несуетливо и с достоинством подошел, церемонно обвел глазами наши лица и ослепительно улыбнулся.

— Я вижу, — сказал он почти без акцента, — вы — гости нашего города.

Мы кивали, немые.

— Я вижу, — продолжал он, — вы приехали из Москвы…

Девочек впервые, должно быть, приняли за москвичек, они закивали особенно энергично

— В нашем городе, знаете ли, к большому сожалению, не всегда приятно ходить пешком. Особенно… — Незнакомец ухмыльнулся уж вовсе обворожительно.

Вспомнив происшествие в сквере, мы не могли с ним не согласиться. Он небрежно согнул руку, но не отдернул рукав пиджака и на часы не взглянул.

— У меня есть немного времени… Я увидел вас совершенно случайно… но, понимаете ли, грузинское гостеприимство, — продолжал говорить он, — мы, тбилисцы, подчас сами от него устаем, но традиция есть традиция…

Мы не заметили, как оказались в его машине. Тронулись с места, незнакомец отрекомендовался архитектором. Разговор пошел снова о Тбилисском море — далось оно им, — мы признались, что еще не были там. Он ужаснулся. Я, впрочем, энергично запротестовала, когда он безапелляционно объявил, что сейчас же повезет нас туда. Мы отсутствовали уже не меньше трех часов, девочки же молчали, я расценила это как поддержку. Мы колесили по улицам, по старому городу, неизвестно как в машине оказался еще какой-то приятель нашего гида, волосатый, с варварским произношением, его мы будто невзначай подцепили на каком-то углу… Нужно ли объяснять, что было дальше? Машина уж мчалась по шоссе прочь от города, мужчины не отвечали ни на вопросы, ни на просьбы, глаза их наливались при взглядах на нас. Я потребовала остановиться, они лишь отрывисто что-то сказали друг другу по-своему. Тогда на полном ходу я распахнула дверцу. Между мной и приятелем сидела Лена, Тамарочка же — рядом с водителем, и грузин не смог до меня дотянуться. Я уже вываливалась наружу, услышала Леночкин визг, когда машина резко затормозила. Я шмякнулась на асфальт, больно ударившись коленом, и подвернула ногу, вскочила и, закричав от боли, от страха, заковыляла на середину шоссе. Девочки мои кинулись за мной. Леночке приятель так сильно сжал руку, что у нее тут же посинел локоть, а водитель успел прижать на переднем сиденье Тамарочку, разорвал ей кофточку на груди и сбивчиво уговаривал ехать дальше, обещая деньги… С руганью они развернулись и помчались к городу, мы же, униженные и побитые, поплелись пешком, шарахаясь от машин, которые притормаживали, чтоб нас подвезти. Колено мое было разбито в кровь, я сильно хромала, девочки прослезились. Впрочем, Леночка прогундосила, хлюпая носом, что-то в том духе, что вовсе не обязательно мне было выскакивать и ее пугать. Я даже про колено забыла на секунду от удивления. Обе они как-то разом подурнели, смялись, оказались потерянны и непривлекательны. Кажется, они жалели, что их не изнасиловали… Часов около восьми, в сумерках, мы вылезли из автобуса на углу улицы Камо. Рядом с остановкой продавали арбузы. От переживаний, страха, волнения и стыда внутри живота я чувствовала холод. Невесть зачем я решила купить арбуз, выбрала огромный, взвалила на себя. Зачем мне понадобился арбуз — не знаю, быть может, была какая-то наивная надежда отвлечь этим арбузом его внимание. С трясущимися губами, с вспухшими глазами, с разбитым коленом и арбузом на руках шла я по лестнице к его квартире. Девочки плелись за мной, у меня же ноги подгибались от страха. Открыл дверь он сам и так быстро, точно все время стоял у входа. Не забыть взгляд, которым он меня окинул, когда я возникла перед ним на пороге. Губы у него тоже прыгали, а в глазах было и безумное беспокойство, и такой же, как у меня, страх, и в то же время страшная злость. Он посмотрел на мой рот, на мои веки, мои волосы, мои руки, обнимавшие и прижимавшие к животу огромный арбуз, отвернулся и пошел вперед. Я шла за ним и очень хотела, чтобы он меня ударил, и очень радовалась, что колено он, кажется, не заметил, я смогу проскользнуть в ванную и смыть незаметно запекшуюся кровь.