Юрий Зверев - Размышления о жизни и счастье

— Знаешь, Юра, вы с матушкой говорите об одном и том же, только ты этого не замечаешь. Твоя любовь к Родине, а, значит, и патриотизм, идёт от частного — от семьи, от любви к человеку, а её от общего — от ощущения единства со страной, с культурой, с народом к любви частной, семейной, человеческой. И прекрасно, что ей "дорога Россия с её подлинной, не переписанной православной историей".

— Но в том то и дело, что не подправленной истории не бывает. Каждый правитель правит её на свой лад. И простой народ толкует её всяк по-своему — и коммунисты, и русофилы. Каждый человек в истории видит нечто своё. Что одних вдохновляет, для других — неприемлемо.

— Это нормально, мы же живые люди.

Вот такой у нас получился разговор с женой.

А теперь приступаю к своему письму.

Сначала цитирую вас: "Как из банального факта (разбитого чайника — речь идёт о рассказе "Бог всё видит?") дойти до упрёка в адрес Бога, сотворившего человека свободной личностью, подобно тому, как свободен и Создатель".

В моём рассказе деревенский мальчишка засомневался в Боге впервые, ибо повод для этого — не собственные шишки, а потрясшее его душу событие — Бог его руками отнял у семьи единственную её эстетическую, а, значит, почти духовную ценность — КРАСОТУ.

Разве мать, у которой смерть отнимает невинного ребёнка, не начинает сомневаться в Божьей справедливости? Это и есть наше людское, подлинно свободное сомнение. Уж если я свободен и перед собой честен, я имею право говорить всё, что думаю, особенно тем людям, кому доверяю. А вам, матушка, я доверяю и думаю, что мои слова о поведении семинаристов и девушек-монашек не "чернуха", как кажется вам, а жизненная реальность, о которой можно и нужно говорить. Пошлая болтовня и размышления думающего человека — вещи разные.

Матушка! К вашей мудрости обращаются люди за помощью и советом, её должно хватать на каждого. Обращаюсь, между прочим, и я, хотя — из "зазеркалья". Если я и приду к раскаянию, то только после рассеяния большинства сомнений и, возможно, с вашей помощью.

Уж если я "свободен, как Создатель", то задам вам ещё один мучающий меня вопрос: "Православие, как и любая другая религия, учит человека по возможности меньше грешить. Представьте себе невероятное: религия достигла цели — люди перестали грешить. Возникает жуткий вопрос — зачем безгрешному человеку Бог?

Если вы даже не захотите мне писать, то ответьте, ради Бога, хотя бы на этот вопрос.

Присланную вами статью "Что такое монашество?" я не просто прочитал, а изучил вдоль и поперёк. Она мне кое-что прояснила, но согласиться, что монашеский подвиг так уж важен для человечества, я не могу. Вы, прекрасная женщина, выбрали для себя этот путь — уважаю ваш выбор. Но если бы вы вышли замуж, нарожали бы детей и жили в согласии с близкими — разве это не было бы высоким служением Богу и людям?

Снова цитирую вас: "Несоответствие между монашескими обетами и постоянным пребыванием в миру вызывает глубокую внутреннюю неудовлетворённость. Она может быть подавлена силой воли, загнана внутрь, но не искоренена. Она может периодически проявляться в буйных вспышках страстей или в гордом самомнении".

Выходит и вы, матушка, так живёте? Но это же ужасно! Вероятно, вас спасает только вечная занятость.

И снова ваша цитата: "Монах после многолетних трудов, достигнув состояния, близкого к бесстрастию, открывает дверь своей кельи для тех, кто нуждается в духовном наставлении и утешении". Простите, но общение с существом бесстрастным или близким к тому не может удовлетворить страждущую или просто думающую и сомневающуюся душу.

К тому же, как вы пишете, "когда монах покидает келью, расстаётся с безмолвием и идёт в мир, то свет молитвы, окружавшей его, меркнет и гаснет". Иначе говоря, он становится не только физически, но и духовно немощным человеком. Какая же от него людям помощь?

"Если бы жизнь могла дать человеку то, чего она никогда не давала и не даст — счастье, то всё равно трагизм земного бытия не исчез бы…"

Но это же совсем не так: лично я ощущаю жизнь как трагедию. Она всегда чревата бедами и кончается смертью, но при этом я совершенно счастлив. Я занимаюсь своим делом и нахожу в семье духовное удовлетворение. Поэтому смерть меня не пугает. К тому же я понимаю, что на страхе смерти основана любая религия.

Вы, матушка, пишете: "один из уроков монашеской аскезы — память о смерти". М-да… Получается, что автор этих строк в реальной жизни явно не слишком счастлив.

"Перечитала написанное, пожалела, что не услышатся интонации сказанного, а они совершенно доброжелательные и искренние". Но, милая матушка, это же именно мои слова! Именно с ними я к вам обращаюсь, о том же сожалею. Ведь опять "Вавилонскую башню" строим…

Как преодолеть это злосчастное "стекло"? Я искренне этого хочу, поэтому говорю с вами, как со своей совестью. С вами я не литературой занимаюсь, а ищу ответы на вечно тревожащие вопросы. Если даже перепутались людские языки, неужели не поймут друг друга души и сердца? Ведь в этом случае любой разговор — постыдная болтовня, кроме молитвы с одной стороны и сомнений "за стеклом" — с другой. Что же нам — совсем не разговаривать?

"Вот такая, — пишете вы, — у нас, едва ли не противоположная, система ценностей. Похоже, что, будучи в Перми, и зайти, не захотите? Приглашаю".

Спасибо, зайти захочу, конечно. Я не пропускаю мимо человека, если какая-то струнка в моей душе зазвучала.

Храни вас Бог. Ю.З.

P.S. Полночи не спал, волновался. И хотя знаю, что строим "Вавилонскую башню", но остановиться не могу.

Вы пишете: "Розанов — незадачливый философ". Ой, так ли? Вы только послушайте, матушка: "Да просто я не имею формы… Какой то комок или "мочалка". Но это оттого, что я весь — дух. Субъективное развито во мне бесконечно. И отлично… На кой чёрт мне "интересная физиономия", когда я сам (в себе, в комке) бесконечно интересен, а по душе — бесконечно стар, опытен и вместе юн, как совершенный ребёнок… Хорошо! Совсем хорошо!".

Для вас, матушка, Розанов "ярок, но не глубок". "Просвещённое" русское православие видело в нём, еретика, безбожника, но разве не кровью написаны эти слова: "Выньте из самого существа мира молитву, сделайте, чтобы язык мой, ум мой разучился совсем её произносить — я с выпученными глазами и ужасным воем выбежал бы из дому, и бежал, бежал, пока не упал. Без молитвы совершенно жить нельзя. Без молитвы — безумие и ужас. Я только живу для Него, через Него, вне Бога меня нет".

Дорогая Матушка, разве это не страстное, просто подлинно монашеское отношение к Богу? Но, кроме этого, было ещё такое же отношение к реальной, земной жизни. А вы говорите: "не глубок". Розанов для меня — образец писательской искренности. Потому он и с вопросами пола обращается точными, не особенно привычными женскому уху, словами (перечитайте его "Уединённое" или три короба). Вот почему и за моей болью вы увидели "чернуху".