Герта Мюллер - Сердце-зверь

А в тот день, когда надо было забирать ее из роддома, не пришел. Она с ребенком добиралась домой на такси. Но он не пустил ее в дом. Дал ей адрес одного офицера. Она устроилась у него прислугой.

Много лет офицер приходил к ней по ночам. Мой отец притворялся спящим. Он понимал, что лишь потому и получает все то же, что и дети офицера. Когда другие не слышали, ему разрешалось называть офицера папой. И есть за одним столом со всеми тоже разрешалось. Однажды, когда жена офицера раскричалась на мою бабушку за то, что она плохо вымыла стаканы, мой отец сказал: «Папа, дай мне воды». Жена офицера поглядела на ребенка, потом на офицера. И сказала: «Как две капли воды».

Она выхватила у моей бабушки нож и своими руками разделала зайца.

Все они ели, а моя бабушка укладывала вещи. Потом вошла, с чемоданом, и забрала из-за стола своего ребенка, у которого рот был набит зайчатиной. Дети офицера хотели проводить их до дверей, но жена офицера не разрешила им встать из-за стола. Они махали белыми салфетками. Офицер не осмелился даже взглянуть в сторону двери.

У зубного врача было позднее еще две жены. Обе его бросили, потому что хотели иметь детей. Он не мог иметь детей. А с моей бабушкой он очень даже счастливо жил бы, если бы разок посмотрел сквозь пальцы на ее вранье. Когда он умер, дом по завещанию достался моему отцу.

«А ты хочешь детей?» — спросила тогда Тереза. «Нет, — сказала я. — Представь, ты ешь малину, птицу и хлеб, ешь яблоки и сливы, ты ругаешься и таскаешь туда-сюда детали каких-то машин, ездишь на трамвае, причесываешься. И все это станет ребенком».

Помню, как я смотрела тогда на дверную ручку в березе. Помню, что «орех», еще невидимый снаружи, «орех» под мышкой у Терезы, уже был. Он никуда не торопился и созревал.

«Орех» рос, чтобы нас погубить. Погубить всякую любовь. Он был готов совершить предательство и не знал чувства вины. Он уничтожил нашу дружбу еще до того, как стал причиной смерти Терезы.

Приятель Терезы был на четыре года ее старше. Он учился в столице. Стал врачом.

К тому времени, когда врачи еще не подозревали, что «орех» оплетает паутиной Терезину грудь и легкие, но уже установили, что Терезе нельзя рожать, приятель-студент был вполне знающим, подготовленным медиком. «Я хочу иметь детей», — сказал он Терезе. Но это была лишь часть правды. Он бросил Терезу в беде, чтобы смерть не унесла ее из его жизни. К тому времени он знал о смерти достаточно.

Я была уже за пределами страны. Я жила в Германии, и угрозы капитана Пжеле убить меня приходили издалека, приняв вид телефонных звонков и писем. Письма были с шапкой — два скрещенных топора. В каждом письме я находила черный волос. Чей?

Я разглядывала эти письма так, словно могла там, между строк, обнаружить подосланного капитаном Пжеле убийцу, неотрывно глядевшего мне в глаза.

Зазвонил телефон. Я сняла трубку. Звонила Тереза.

— Пришли денег, я хочу приехать к тебе.

— А пустят?

— Думаю, да.

Вот и весь разговор.

И Тереза приехала. Я встречала ее на вокзале. Лицо Терезы было горячее, мои глаза мокрые. Там, на перроне, мне хотелось облапить сразу всю Терезу. Рук не хватило. Я увидела над головой Терезы крышу перрона и чуть не воспарила туда. Тяжеленный Терезин чемодан оттягивал руку, но я несла его словно воздушный шарик. Только в автобусе заметила, что от чемоданной ручки на ладони у меня отпечатались красные полосы. Я схватилась за поручень там, где за него держалась Тереза. Я погладила Терезины кольца. Тереза не смотрела в окно на город — только на меня, прямо в лицо. Мы смеялись, — казалось, это посмеивался ветер, залетавший в открытое окно.

На кухне Тереза сказала:

— Знаешь, кто меня сюда послал? Пжеле. Другой возможности поехать не было. — Она выпила стакан воды.

— Зачем ты явилась?

— Хотела тебя повидать.

— Что ты ему обещала?

— Ничего.

— Зачем ты здесь?

— Я хотела тебя повидать. — Она выпила еще стакан воды.

Я сказала:

— Кажется, я больше не хочу тебя знать. Пение у капитана Пжеле в сравнении с этим — пустяк. Я стояла перед ним голая, но это было меньшим унижением, чем то, что сделала со мной ты.

— Да ведь нет ничего плохого в том, что я хотела тебя увидеть, — сказала Тереза. — Наплету чего-нибудь Пжеле, такого, чего он не сможет использовать. Мы можем это обсудить, ты и я.

«Ты и я». Тереза не чувствовала, что «ты и я» уничтожены. Что «ты и я» теперь невозможно произнести. Что я не могла закрыть рот, потому что в горле колотилось сердце.

Мы пили кофе. Она пила кофе точно воду, не отставляя чашку. Наверное, это после долгой поездки у нее такая жажда, подумала я. Но, может быть, у ней всегда такая жажда, с тех пор как я уехала в Германию. Я смотрела на белую ручку кофейной чашки в ее пальцах, на белый край чашки возле ее губ. Она пила быстро, словно хотела уйти, как только допьет. Прогнать, подумала я, но как же? Ведь вот она, сидит передо мной, теребит что-то на своем лице. Ну как прогнать, если кто-то уже начал оставаться с тобой?

Все было так же, как тогда, у портнихи. Я видела Терезу разбитой на кусочки: два маленьких глаза, слишком длинная шея, толстые пальцы. Время замерло, Тереза должна была уйти, но оставить мне свое лицо, потому что я так по нем соскучилась. Она показала мне шрам под мышкой, от срезанного «ореха». Я взяла бы этот шрам в руки, погладила бы его — но без Терезы. Я хотела бы вырвать с корнем свою любовь, швырнуть на пол и растоптать. И сразу броситься к ней, приникнуть, чтобы она через мои глаза снова влилась в мое сердце. Я хотела бы снять с Терезы вину, как снимают замаранную одежду.

Жажду она утолила и вторую чашку кофе пила медленнее, чем первую. Она собиралась пробыть здесь месяц. Я спросила о Курте.

— У него в башке бойня и ничего другого, — сказала Тереза. — Только и разговоров что о кровохлебах. Мне кажется, он меня терпеть не может.

Тереза надевала мои платья, мои блузки и юбки. В город ходила в моих одежках — но не со мной. В первый вечер я дала ей ключ и немного денег. Я сказала: «У меня нет времени». Она оказалась настолько толстокожей, что не обратила внимания на эту отговорку. Она ходила везде одна и возвращалась из города обвешанная большими пакетами.

Вечером я увидела: она в ванной и собирается стирать мои одежки. Я сказала: «Можешь оставить их себе».

Когда Тереза уходила из дому, я тоже шла на улицу. В горле что-то билось, и ничего другого я не чувствовала. Я бродила только по ближним улицам. В магазины никогда не заходила, чтобы случайно не повстречать Терезу. Отсутствовала я недолго, возвращалась раньше Терезы.

Чемодан Терезы был заперт. Я нашла ключ под ковром. Во внутреннем кармане чемодана я обнаружила телефонный номер и новенький ключ. Я бросилась к дверям квартиры. Ключ подходил. Я набрала номер. «Посольство Румынии», — ответили в трубке. Я закрыла чемодан и сунула ключ под ковер. Ключ от квартиры и бумажку с телефоном положила в свой стол.