Филип Рот - Театр Шаббата

— Вы тоже так думали, Мэдлин?

— Не-а. Я думала, что мне могло бы быть лучше без моих близких.

— Если вы все это знаете, — сказал Шаббат, — или знаете достаточно, чтобы прийти к этому, почему вы здесь?

— Я здесь именно потому, что я все это знаю. Угадайте, что я сейчас читаю? Психоаналитика Эрика Эриксона. Теория и стадии развития личности. Я сейчас на стадии «интимность — изоляция», и если я правильно понимаю, не спешу из нее выходить. Вы на стадии «генеративность — застой», но довольно быстро движетесь к стадии «целостность — отчаяние».

— Генеративность? У меня нет детей. Чего-чего, а этого я на свет не произвел.

— Возможно, вы испытаете облегчение, узнав, что у бездетных стадия «генеративность — застой» может реализовываться через альтруистические поступки.

— Вряд ли это мой случай. А что там, говорите, у меня впереди?

— «Целостность — отчаяние».

— Ну и как у меня дела, исходя из того, что вы прочли?

— Ну, это зависит от того, считаем ли мы, что жизнь — это вообще стоящее дело, что она вообще сколько-нибудь значительна и… целесообразна, — она рассмеялась.

Шаббат тоже засмеялся:

— Что такого смешного в слове «целесообразна», Мэдлин?

— Да, вы умеете задавать вопросы.

— Ага, и просто удивительно, какие ответы можно получить, задав их.

— В любом случае, мне-то нечего беспокоиться о генеративности. Я же вам сказала: я на стадии «интимность — изоляция».

— Ну и как оно вам?

— Что до интимности, тут мои успехи сомнительны.

— А как насчет изоляции?

— Я так понимаю, что доктор Эриксон считает «интимность» и «изоляцию» полярными противоположностями. Так что если ты не преуспел в одном, значит, в другом результаты у тебя должны быть приличные.

— И как? Приличные?

— Ну, разве что на уровне романтических мечтаний. Пока я не прочитала доктора Эриксона, я не понимала, что является для меня «целью развития», — сказала она и снова рассмеялась. — По-моему, я ее не достигла.

— Так какая же у вас цель развития?

— Я полагаю, скромные стабильные отношения с мужчиной и удовлетворение всех его гадских потребностей.

— И когда у вас это было в последний раз?

— Семь лет назад. Нет, это не было космическим провалом. Я не могу объективно судить о том, насколько мне следует жалеть себя в данном случае. Я не считаю, как другие люди, свое существование настоящим. Мне кажется, что все это игра.

— Так и есть.

— И все-таки во мне отсутствует какое-то звено, нечто базовое, фундаментальное, что есть в других людях. Моя жизнь никогда не казалась мне реальной.

— Я хотел бы увидеть вас снова, — сказал Шаббат.

— Итак, вы все-таки заигрываете со мной. Я подозревала, но не могла поверить. Вас всегда привлекают ущербные женщины?

— Я никогда не знал, что бывают другие.

— Ущербная — это даже хуже, чем чокнутая, правда?

— Думаю, что ущербной вы прозвали себя сами.

— Да какая разница! Вы вообще рискуете, разговаривая со мной. В школе меня называли «стукнутая».

— Стукнутая?

— Ну, вроде придурковатая. Спросите у господина Кестермана, моего учителя математики. Он вам скажет. Всегда приходила с урока по кулинарии вся в муке.

— Я никогда не спал с женщиной, которая пыталась покончить с собой.

— Так попробуйте с женой.

— Это значило бы быть слишком стукнутым.

Теперь она смеялась лукавым смехом, очаровательно и удивленно. Чудесная девушка, и какой бы юной она ни казалась, но эмоциональностью была наделена вовсе не девической. Авантюрный склад ума в сочетании с драгоценной интуицией, которую не смогли уничтожить даже страдания. Мэдлин производила впечатление способной и восприимчивой первоклассницы, постигающей алфавит в школе, где вместо букваря — Книга Экклезиаста: жизнь — тщета, страшный эксперимент, поставленный на людях, но сейчас важно не это, а научиться читать. Насколько шатко ее самообладание, было очень хорошо заметно. Нет, ее стержень — не самообладание и не другие всем заметные черты. Возможно, это ее способность к суждениям отстраненным, к ней самой вроде бы не относящимся, которая и привлекала его в ней. Ей отказано в большой груди и лице взрослой женщины, но взамен дан эротичный ум, — или, по крайней мере, таким он казался чуткому ко всем раздражителям Шаббату. Чувственность, которой дышали все ее рассуждения, возродила его надежды на эрекцию.

— Переспать со мной для вас было бы все равно что переспать с трупом? — спросила она его. — Или с привидением? С воскресшей покойницей?

— Нет. С человеком, который дошел до самого последнего шага.

— Впадая в подростковый романтизм, вы выглядите полным придурком, — сказала Мэдлин.

— Мне случалось выглядеть придурком. Так что? Откуда у вас столько горечи и обиды в вашем-то возрасте?

— Ах да, мои прошлые обиды.

— На что?

— Я не знаю.

— Да знаете.

— Любите докопаться до сути, верно, мистер Шаббат? На что я обижена? Все эти годы я работала, строила планы. И все это оказалось… не знаю.

— Пошли ко мне в машину.

Она серьезно взвесила его предложение, прежде чем ответить:

— За литр водки.

— За пол-литра, — сказал он.

— В обмен на сексуальные услуги? Литр.

— Ноль семьдесят пять.

— Литр.

— Достану.

— Давайте.

Шаббат бросился на стоянку, в каком-то угаре проехал три мили до Ашера, нашел винный магазин, купил две литровых бутылки «Столичной» и поехал назад на стоянку, где должна была ждать его Мэдлин. Он обернулся за двенадцать минут, но ее там не было. Ее не было среди куривших около Особняка, не было в холле, где играли в карты две пожилые дамы, не было в гостиной, где привычная к побоям девушка Уэлсли упорно подбирала новую песню, и, пройдя обратно весь их путь от Особняка до Родерик-Хауса, он ее не встретил. Итак, он был один, во мраке чудесной осенней ночи, с коричневым пакетом под мышкой — два литра русской водки высшего качества. Его обманула женщина, которой он имел все основания доверять. Сзади к нему подошел охранник — очень крупный чернокожий в голубой форме офицера охраны — и вежливо поинтересовался, что он тут делает. Не удовлетворившись ответом, офицер вызвал по рации еще двоих, и хотя физически Шаббата никто не тронул, поскольку он не оказал никакого сопротивления, но самый молодой и бдительный охранник, провожая его до машины, позволил себе несколько оскорблений в его адрес. При свете фонарика они проверили его права и регистрацию, записали его имя и номер удостоверения, потребовали ключи и сели в машину, двое сзади — с Шаббатом и его «Столичной», и один — на переднее сиденье, чтобы вывести машину с территории. Миссис Шаббат будет подвергнута допросу перед отбоем, а утром первым делом подадут рапорт на имя главного врача (который, так совпало, был и лечащим врачом Розеанны). Если решат, что жена подговорила Шаббата привезти ей алкоголь, ее вышвырнут отсюда немедленно.