Аарон Аппельфельд - Катерина

С тех пор всякий раз, когда я слышу слово «спасение», я вижу свою корову, которая потерялась и нашлась. Только однажды обратился ко мне этот голос — и замолк. Об этом я никому не рассказывала. В глубине сердца хранила я тайну и радовалась ей. Я тогда всякой тени боялась. И долгие годы владел мною страх — лишь в зрелом играете освободилась я от него. Если бы я молилась, молитва научила бы меня не бояться. Но судьба моя распорядилась по-иному. Понимание многих истин пришло ко мне поздно — я постигала их на своем горьком опыте.

В юности у меня не было потребности ни в молитве, ни в Священном Писании. Слова молитвы, что я произносила, словно не мне принадлежали. Я ходила в церковь, потому что мать меня заставляла. Когда мне было двенадцать, однажды посреди молитвы вдруг привиделись мне сцены разврата, и это ввергло меня в мрачную печаль. Каждое воскресенье я притворялась больной, мать колотила меня, но ничего не помогало: я боялась церкви, как боялась сельского лекаря.

И все же, слава Богу, я не оторвалась от живительных источников веры. Бывало в моей жизни, когда, казалось, я забывала о них, погрязши в пороке, но и тогда не однажды падала я на колени и молилась. О Боже, немного таких мгновений могу я вспомнить, хоть и велики грехи мои, но только Ты в бесконечной милости Своей знал душу рабы Твоей.

А теперь, как принято говорить, вернулись воды к истокам своим, завершен круг: я возвратилась сюда. Дни полновесны, исполнены сияния, и я блуждаю по ним — по всей их протяженности. Пока окно распахнуто и глаза мои способны видеть, одиночество не досаждает мне. Шаль, что мертвым запрещено разговаривать с живыми. Им есть о чем рассказать. Я в этом уверена…

Как написать об этом? Как написать о Катастрофе, о тех, кто погиб в этом аду, и о тех, кто выжил в нем? О трагедии, мужестве, отчаянии, вере, непонимании, одиночестве, постижении, разочаровании, уроках?

Ответом на вопрос, который десятилетие за десятилетием не дает покоя писателю Аарону Аппельфельду, могут служить его книги. Ответом для нас, читателей, но не для него самого: каждое его новое произведение — это снова и снова трагически неразрешимый поиск, новый поворот темы, которая намного шире самой себя, которая проламывает временные и событийные рамки того, что обрушилось на еврейский народ в годы Второй мировой войны, и, хотим мы того или нет, отбрасывает свою зловещую тень на нас, обитающих в двадцать первом веке. Мир людей, живущих в этой тени, — это мир большинства произведений Аппельфельда.

Аарон Аппельфельд — лауреат Премии Израиля, высшей премии этой страны, он удостоен множества других международных и израильских премий и наград. Его книги переведены на тридцать языков. Мировая критика ставит Аппельфельда в один ряд с такими величинами, как Альбер Камю, Исаак Башевис Зингер, Франц Кафка, называя его одним из лучших писателей нынешнего поколения. Недельное литературное приложение к газете «Нью-Йорк таймс», одна из самых авторитетных литературных трибун в мире, не жалеет места для развернутого творческого портрета израильского автора. «Проза Аппельфельда, — пишет известный критик Мицико Какатони, — волшебна, как сказки братьев Гримм… Эти сумеречные народные сказания, покоряющие читателя простотой и теплотой повествования, каким-то непостижимым образом обретают философскую значимость и могут послужить нам моральным уроком…»

В литературу Аппельфельд пришел довольно поздно, ему было уже тридцать. А за плечами — трагически трудная дорога.

Из воспоминаний писателя:

Я родился в Черновцах в 1932 году. Моим родным языком был немецкий; дедушка и бабушка говорили на идише, вокруг говорили по-украински, по-польски, по-румынски. Я рос в состоятельной семье, единственным ребенком, что само по себе было уже признаком ассимиляции. В начале войны — мне тогда было восемь лет — румыны захватили город, тут же убили мою мать, я остался с отцом. Нас поместили в гетто. Потом увезли на Украину, под Могилев-Подольский, там нас с отцом разделили, я остался один. Скитался с места на место. Русоволосый, с голубыми глазами, я не был похож на еврея, говорил по-украински вполне сносно. В деревнях не всегда находил работу. Перебрался в город, где работал у людей не совсем порядочных, среди них попадались и воры, и мошенники…

В 1944 году пришли русские. Я работал на солдатской кухне и продвигался вместе с армией. Солдаты обучили меня русскому — главным образом матерным словам. Вместе с армией я добрался до Югославии. Там я нашел и других еврейских детей, и мы, небольшой группой, перебрались в Италию. Мы жили в монастыре. Там встретились с солдатами Еврейской бригады (воинское подразделение, сформированное в Эрец-Исраэль, которое воевало в составе союзных войск во время Второй мировой войны) и с их помощью в 1946 году перебрались в Эрец-Исраэль. Я оказался здесь в полном одиночестве, потерял всякую ориентацию: не понимал, зачем я здесь, с трудом разбирался в происходящем. Что я делаю в этой жаркой стране, где собралось так много евреев? Как я здесь очутился?

Я работал, где придется, — в городе и в кибуцах. Подучил иврит. Вообще-то я говорил на многих языках, хотя толком не знал ни одного. Я знал немецкий — на нем говорили мои родители — и не знал его; знал русский и украинский, но не знал их; я мог объясниться на итальянском и на идише, но и этих языков я не знал. У меня не было никакого образования, я никогда не учился в школе… По сути, впервые я сел за парту в университете, когда отслужил в армии и имел за плечами уже солидный кусок жизни. Там, в университете, я почувствовал: с этим жизненным опытом нужно что-то делать…

Ныне Аарон Аппельфельд, который «никогда не учился в школе» и всего лишь, как он выражается, «подучил иврит», является профессором ивритской литературы в беэр-шевском университете им. Бен-Гуриона, преподает в ряде европейских и американских университетов. Его перу принадлежат книги, написанные на блестящем, изысканном, образном иврите.

Первая его книга называлась «Дым». Она рассказывала о людях, переживших, как и сам автор, Катастрофу и оказавшихся в Израиле. «Это были не „целые“ люди — половинки, а то и четвертушки, их сознание было четвертовано». Они не работали, пьянствовали, занимались контрабандой, женщины — проституцией… Это были шестидесятые годы, и автор с трудом нашел издательство, согласившееся выпустить его книгу. Общество хотело читать не о тех, кто после пережитого опустился на дно жизни, а о здоровых, сильных и оптимистично настроенных людях.