Дуглас Коупленд - Поколение Икс

– Шел бы ты в дом, Дег. Пока копы не стали стращать гостей пистолетами, требуя сообщить, где ты скрываешься.

– Скоро пойду, дай мне одну минуту – похоже, Энди, похождениям Вандала Дега пришел конец. Сигарету дать?

– Не сейчас.

– Знаешь что? Я немного обалдел. Может, расскажешь коротенькую историю – любую, и я пойду.

– Дег, сейчас не время.

– Всего одну, Энди, как раз сейчас – время.

Я хватаюсь за голову, но, как ни странно, одна короткая история мне вспоминается.

– Ну ладно, слушай. Когда много лет назад я был в Японии (по программе студенческого обмена), я жил в семье, в которой была девочка лет четырех. Славная такая крошка.

Так вот, когда я въехал (прожил я там с полгода), она не желала замечать мое присутствие в доме. Игнорировала меня, когда я за обедом к ней обращался. При встречах в коридоре просто проходила мимо. В ее мире я не существовал. Естественно, это было обидно; каждому нравится считать себя обаятельным человеком, которого инстинктивно обожают животные и дети.

Ситуация раздражала еще и тем, что поделать-то ничего было нельзя; все попытки заставить ее произнести мое имя или отреагировать на мое присутствие заканчивались неудачей.

Однажды я пришел домой и обнаружил, что бумаги в моей комнате, письма и рисунки, над которыми я немало потрудился, порезаны на кусочки, искромсаны и размалеваны явно злой детской рукой. Я пришел в бешенство. А когда она вскоре прошествовала мимо моей комнаты, я не сдержался и начал довольно громко по-японски и по-английски бранить ее за проказу.

Разумеется, я тут же почувствовал себя свиньей. Она ушла, а я подумал, не перегнул ли палку. Но через несколько минут она принесла мне своего ручного жучка в маленькой клетке (распространенная забава азиатских детей), схватила меня за руку и потащила в сад. Там она стала рассказывать о тайных похождениях этого насекомого. Суть в том, что она не могла вступить в общение до того, как ее за что-нибудь не накажут. Сейчас ей, должно быть, лет двенадцать. Месяц назад я получил от нее открытку.

Мне кажется, Дег не слушал. А следовало бы. Но ему просто хотелось слышать человеческий голос. Мы еще немного пошвырялись камешками. Потом, ни с того ни с сего, Дег спросил, знаю ли я, как умру.

– Беллингхаузен, перестань меня грузить. Иди и разберись с полицией. Они, вероятно, хотят просто задать несколько вопросов.

– Fermez la bouche [ 24], Энди. Вопрос был риторический. Я сам расскажу, как, мне кажется, я умру. Это произойдет примерно так. Мне будет семьдесят лет, я останусь здесь в пустыне, никаких вставных челюстей – все зубы свои, – и буду одет в серый твидовый костюм. Я буду сажать цветы – тоненькие, хрупкие цветочки, которым в пустыне день житья, вроде бумажных цветов, какими клоуны украшают свои головы, – в маленьких горшочках типа клоунских шапок. Не будет слышно ни единого звука, только жужжание жары; мое тело, согнувшееся над лопатой, звякающей о каменистую почву, не будет отбрасывать тени. Солнце будет в самом зените, и вдруг позади послышится ужасающее хлопанье крыльев – громкое, громче, чем у всех птиц на свете. Медленно обернувшись, я едва не ослепну, увидев спустившегося ангела, золотистого и нагого, выше меня на целую голову. Я поставлю на землю маленький цветочный горшок – почему-то мне будет стыдно держать его в руках. И сделаю вдох, последний.

Ангел обхватит мои хрупкие кости, поднимет меня на руки, и не пройдет и нескольких секунд, как он бесшумно и с безграничной нежностью понесет меня к солнцу и швырнет прямо в его недра.

Дег бросает сигарету и прислушивается к звукам празднества, плохо различимым в овраге.

– Ну, Энди, пожелай мне удачи, – говорит он, выпрыгивает из цементной трубы на землю, отходит на несколько шагов, останавливается, разворачивается и просит меня: – Нагнись на секундочку. – Я повинуюсь, после чего он целует меня, а перед моими глазами встает разжиженный потолок супермаркета, опрокинутым водопадом несущийся к небу. – Вот. Мне всегда хотелось это сделать.

Он возвращается в блестящее многолюдье вечеринки.

Первый день нового года. Окутанный трепещущими миражами дизельных выхлопов (каждый – верная эмфизема), я жарюсь в дорожной пробке возле Калексико, Калифорния, в очереди перед пограничным КПП – и уже чувствую метановый запах Мексики, до которой рукой подать. Моя машина отдыхает на косичкообразном шестиполосном шоссе, полуразрушенном, озаренном лучами усталого зимнего заката. По этому линейному пространству ползу – дюйм за дюймом – не только я, но и целый подарочно-коллекционный набор всех типов людей и транспортных средств: татуированные фермеры теснятся по трое в кабинах пикапов, бодро транслирующих на всю округу кантри и ковбойские баллады; закондиционированные, в фирменных солнцезащитных очках яппи (тихо веет Генделем и Филипом Глассом Филип Гласе – современный авангардный композитор, привлекший внимание широкой молодой аудитории к жанру оперы.) отягощают своим присутствием седаны с зеркальными стеклами; местные Hausfrauen [ 25] в бигуди, по пути на дешевые мексиканские рынки, потребляющие передачу Дайджест всех сериалов, – а сидят они в хенде с веселенькими наклейками; канадские супруги-близнецы пенсионного возраста спорят над рвущимися по швам картами США, которые слишком часто разворачивали и сворачивали. На обочине, в будочках яркой леденцовой раскраски, меняют песо люди с японскими именами. Слышен собачий лай. Если мне захочется получить левый гамбургер или мексиканскую страховку на машину, все окрестные коммерсанты наперегонки ринутся исполнять мой каприз. В багажнике моего фольксвагена две дюжины бутылок воды Эвиан и бутылка иммодиума – средства от поноса: некоторые буржуазные привычки неистребимы.

Закрыв бар в одиночку, я вернулся домой в пять утра, абсолютно измотанный. Пьетро и еще один бармен смылись раньше – снимать телок в ночном клубе Помпея. Дега за какой-то надобностью увели в полицейский участок. Когда я пришел домой, ни в одном бунгало не горел свет, и я сразу завалился спать – новости о трениях Дега с законом и приветственная речь для Клэр могут и подождать.

Проснувшись утром около одиннадцати, я обнаружил на своей входной двери записку, приклеенную скотчем. Рукою Клэр было написано:

Привет, заяц, мы уехали в сан-фелипе! мексика зовет. мы с дегом обговорили это на праздниках, и он убедил меня., что сейчас самое время; купим небольшую гостиницу… составь нам компанию. согласен? В смысле – а куда нам еще податься-то? и вообрази. мы – содержатели гостиницы! голова кругом идет. собак. мы похитили, но тебе предоставляем свободу выбора. ночью холодновато, поэтому привези одеяла. и книги. и ручки. городок малюсенький. так что найдешь нас по деговому авто. ждем тебя tres нетерпеливо. с надеждой увидеться сегодня же вечером цалую-цалую,