Александр Галкин - Семейные сны

- Ну сиди! Сидеть у тебя есть здоровье!.. А вытереть вилки-ложки у тебя здоровья нет!

(Домашняя обязанность бабки заключалась в том, что она доставала из мойки мокрые вилки и ложки и, завернув их в полотенце, тщательно вытирала.)

Отец запрыгал на кухню, взял персик и, с видимым удовольствием вгрызаясь в его сочную мякоть, вернулся в свою комнату. Я приоткрыл дверь побольше, чтобы следить за всеми перипетиями схватки.

Бабка встала и распахнула отцовскую дверь.

- Закрой дверь! - закричал он.

- А я открою !

- А я закрою ! - на отцовской кровати зловеще и пронзительно запели пружины. Минуту спустя перед носом у бабки хлопнула дверь.

Она истошно завопила в закрытую дверь:

- Ты хорошо командуешь мной! Хорошо командуешь!.. (Из-за двери раздалось неясное злобное бормотанье.) Говори... говори... Ты ж хозяин! Я подчиненный!

Дверь внезапно распахивается - бабка отшатывается от неожиданности. Отец кричит:

- Скоро будет конец?

- Скоро... скоро будет конец... Этими днями... этими днями будет конец! - пророческим тоном парирует бабка.

За окном сверкнула молния. Ворчливо прогремел гром. Крупные капли дождя ударили в стекла.

10.

Звенит звонок: жена и сын вернулись с гулянья. Они мокрые.

- Папа! папа! - подбегает ко мне Акакий и обнимает за ноги. Он весь грязный, рот черный: опять ел землю, чтобы досадить маме.

- Ты руки мыл, перед тем как его касаться? - узнает жена.

- Мыл.

- "Ручным" полотенцем вытирался?

- Ручным.

- А потом нигде не чесался?

- Нигде.

Жена, вороша мокрые волосы, уходит в ванную. Я переодеваю Акакия. Он весело болтает ногами и рассказывает про виденный самолет: "Ма-лет... У-у... Баиття..."

Бабку вдруг осенило. С непреклонным видом она подползла к ванной. Как только жена вышла, бабка потребовала категорического ответа во имя святой истины:

- Скажи правду: ты круглый хлеб резала ?

- Резала!

- Ты слышал?! Слышал! Резала она хлеб! - торжествуя восклицала бабка, тыча клюкой в направлении отцовской комнаты.

- Скажи, я тебе по кухне помогаю? Ложки вытирала?

- Вытирала.

- Ты слышал?! Теперь уйду! Это ж издеватель самый настоящий. Издеватель ! Убедился, что это не я! Совесть !!!

Жена включила фен. Акакий стал возить машинки, выстраивая их в затылок. Бабушка же вновь неуклюже разместилась на узком пятачке ничейной земли между двумя комнатами, кухней и туалетом, полная скорби и гнева. Я один отчетливо слышал ее риторические восклицания, чуть заглушаемые рычанием фена. Можно было подумать, что она обращается к Богу - то ли с хулой, то ли с молитвой.

- Сколько у меня болячек - а смерти нет! Когда же смерть придет?! Господи, да неужели я еще буду мучиться?! Сколько я буду мучиться еще!

Вероятно, ее совершенно не устраивало то обстоятельство, что ее речи не встречали ни малейшего отголоска. Она вновь резко раскрыла отцову дверь и заорала басом:

- Ишь ты! Тебе не на кого зло свалить! А я потерплю! Молодец, сыночек! Очень хорошо... с матерью! Как обращаются со мной... я расскажу всем соседям! (Закрывает дверь и вновь открывает.) Я резала хлеб, мерзавец! Или кто другой?! Совесть !

- Закрой дверь, я не хочу с тобой разговаривать!

11.

Вечером с работы пришла мать жены и принесла маленькие подарки. Ей крупно повезло: к ним в объединение приехала выездная торговля и мать стояла не больше двух часов. Мне она подарила пять пар отличных простых носков, а Акакию - зимние сапоги; правда, они были на пятилетнего, но в условиях перехода к рынку, когда в обувных стояли лишь похоронные тапочки да тряпичные ботинки "Прощай, молодость!", необходимо было все заготавливать впрок, по крайней мере на три года вперед.

Вообще, у матери была страсть к обуви. С вечера она начищала все ботинки, включая и наши с женой. По рассказам жены, любой летний сезон начинался с того, что мать вымывала всю осеннюю и зимнюю обувь, вытирала ее насухо, заталкивала вовнутрь куски газеты, чтобы обувь держала форму, закладывала каждый ботинок или сапог в чулок, завязывала его тесемочкой, после чего тщательно рассовывала по коробкам и отправляла на антресоли. То же самое происходило и с летней обувью к началу зимнего сезона. Так осуществлялся вечный круговорот времен года, знаменуя собой незыблемость семейного уклада.

- Добрый вечер! А почему такой запах? Откуда так несет? Я еще на лестничной площадке почувствовала... Не от кота ли рыжего... соседского? Он у нас все время рядом с дверью спит...

Вонь, действительно, к вечеру усилилась. Я старался держаться ближе к окну. Жена напрасно, по заведенному порядку, начала мыть квартиру с лестничной клетки. Запах котовской мочи постепенно заполнил все жилище.

- Ба-ба! Ба-ба! - к матери подбежал Акакий, схватил ее за руку и потянул в комнату. - Ля-ля-ля!

На мать у Акакия сложился условный рефлекс: как только она приходила, он забирался к ней на колени, лицом к лицу, она трясла его за руки - он подскакивал, и они пели "ля-ля-ля" или читали стихи. Особенно ему нравилось ритмично подскакивать на попке. Фрейд считал подобное раздражение ягодиц признаком повышенной сексуальности, а современная советская детская психология именует такие движения "тупиковыми", советуя родителям почаще отвлекать внимание ребенка: заниматься с ним физкультурой, аппликацией или лепкой.

- Сейчас я умоюсь... И будем "ля-ля-ля".

Акакий тем временем нацепил на себя бабкины тапочки и стал шлепать в них по всей квартире. От бабушки он, как видно, унаследовал любовь к обуви: влезал в отцовы и мои ботинки, при случае утаскивал прабабкины боты, обожал, когда ему покупали новые босоножки и полдня хвалился ими. Сделав круг, Акакий остановился у ванной и стал стучать в дверь: "Ба-ба... Акой! (Открой) Ля-ля-ля!"

Жена потащила таз с бельем на лоджию. Протиснувшись в родительскую комнату, она пронеслась мимо отца и, по всей видимости, крутила теперь ручку, открывая стекло: жена вывешивала пеленки непременно за лоджией - на палящем солнце, - так вернее погибали бактерии.

- Не открывай стекло! Сквозняк! - прокатился по квартире хриплый бас отца.

- А куда трусы гуленькины вешать?

- На балкон!

(В квартире были и балкон, и лоджия.)

- Ну да! Там тень: ничего не высохнет... - жена опять, судя по всему, крутила ручку.

- Я сказал: не открывай стекло! Выйди вообще отсюда!

- Ему нужны трусы!

- Я что-о-о-о-о сказал!!! - вопль был нечеловеческий, последней степени отчаяния.

Я бросился жене на помощь. В этот момент и мать выскочила из ванной с испуганным лицом:

- Что случилось?

- Выгони ее, Люба! - отец, весь набычившись и налившись кровью, сжимал одной рукой спинку кровати, а другой поднимал костыли. На него страшно было смотреть.

- Я сама уйду! - Жена быстро пробежала мимо отца, прикрывшись локтем, опасаясь удара костылем, - и не без основания.