Тим Краббе - Пещера

Полак не курил, но в такой момент не мог отказаться от предложенной сигареты. Его прошиб холодный пот.

Минерал-Шакал отмахнулся от помощи Мейнхейренланда – он говорил по-французски. Это тоже было знаком определенного расположения, иначе он мог бы захватить с собой переводчика. Уже одно то, что он согласился принять Полака, свидетельствовало о многом: Софал редко встречался с журналистами. По-французски он говорил красиво, размеренно, с четкой артикуляцией, как будто читал текст, отпечатанный у Полака на лбу. Между предложениями делал паузы – исключительно для того, чтобы дать понять окружающим: им лучше всего помолчать. Этот человечек излучал силу, похожую на ту, что исходила от Аксела ван де Графа. Софал был из тех, кто не боится причинять крупномасштабные страдания. В этой низости было что-то великое, и, к своему ужасу, Полак почувствовал восхищение перед этим величием. «Интересно, отважусь ли я сказать то, зачем пришел?» – подумал Полак. Сказать, что в Голландии уверены: Ум Пен невиновен.

Софал проделал долгий путь к власти. Пусть он не был выходцем из рыбьего месива, как Ум Пен, но все же бегал по ратанакским помойкам вместе с другими голопузыми детьми. В школе он проявлял большие способности, и король отправил его учиться во Францию. В Париже он изучал дорожное строительство, слушал Сартра и Жюльетт Греко, печатал стихи, смешивался с толпой в метро, и в какой-то момент на него снизошло озарение о возможном возвышении ратанакирийцев. Он помог королю выгнать французов, соперникам – убрать с трона короля, затем уничтожил и соперников. Он отказался от всего человеческого и истребил все, что мешало осуществлению его провидческой мечты.

Минерал-Шакал выразил надежду, что Полак благополучно долетел и хорошо проводит время в Ратанаке. Он попросил уважаемого секретаря посольства передать его скромные комплименты послу и сказал, что может показать гостю куда более интересные места, нежели пруды для разведения рыбы.

«Убийца меня предупреждает», – подумал Полак.

Мейнсхейренланд кивнул.

Генерал рассчитывал, что Полак нарисует в своей статье картину современной прогрессивной Ратанакири. Он нахваливал красивую и трудолюбивую Голландию, которая, несмотря на значительную географическую удаленность, навсегда останется добрым другом Ратанакири. Два произошедших недавно несчастных случая – Полак знал, что Софал умудрится не называть имен Доорненбоса и Вахтера – ничего не изменят в их отношениях. Ратанакири продемонстрировала, что не боится наказывать иностранных преступников, угрожающих здоровью местной молодежи. Но и собственные подданные, покушающиеся на жизнь гостей, должны знать, что их ждет не менее суровая кара.

Интересно, осознавал ли Минерал-Шакал, что его власть – так же, как страх матери Ума Пена – мешала сказать ему то, что было у него на уме? В целях примирения со своим торговым партнером, Голландией, после казни Доорненбоса он превратил Эгона Вахтера – точно такого же контрабандиста – чуть ли не в национального героя Республики, принеся в жертву истинного, живого ратанакирийца. В стране достаточно ратанакирийцев. Стоит ли обращать внимание на то, что юноша невиновен? Софалу не приходило в голову, что в Голландии эта акция может быть принята в штыки на фоне того инцидента, который он хотел таким образом загладить.

Полиция, продолжал Минерал-Шакал, провела колоссальную работу по поиску преступника Ума Пена, который тут же признался в содеянном и был осужден на смерть. Сегодня ночью приговор приведут в исполнение.

– Вы, конечно, будете присутствовать на казни, – сказал Минерал-Шакал.

Полак словно услышал собственный приговор. Он заметил, как Джорж заерзал на стуле. И одновременно подумал: какая уникальная возможность.

Засим последовала одна из пауз Софала; Полак чувствовал, что должен что-то сказать.

– Я знал Эгона Вахтера, – произнес он.

В глазах Софала мелькнуло замешательство – возможно, он никогда и не слышал этого имени.

– Вы увидите, как будет наказан его убийца, – кивнул Софал. – Вы расскажете своим соотечественникам, как он умер.

– В Голландии ставят под сомнение виновность Ума Пена.

Ну вот, эти слова и вылетели – он как бы смотрел им вслед, оценивая их смысл. Краем глаза он заметил испуг на лице Джоржа.

– Голландия против смертной казни, – желая смягчить ситуацию, добавил он, тут же пожалев о своем малодушии. Теперь, когда он все испортил, он видел, какой красивой и ясной была произнесенная им фраза, на мгновение повисшая в воздухе.

Минерал-Шакал был явно разочарован. Он преподнес голландскому народу подарок, а Полак забраковал его, сказав, что он должен был найти другого убийцу, того, кто и вправду совершил преступление.

– Преступника Ума Пена защищает прекрасный адвокат, – сказал Софал, – а судья, вынесший приговор, учился в Сорбонне.

Полак не верил своим ушам. Сорбонна! Неужели Софал не понимает, что французский глава государства никогда не стал бы хвастать Сорбонной и что сейчас он де-факто признал иллюзорность своего провидения – он убивал всех подряд без разбора.

Полак кивнул. Конечно, Сорбонна. Тогда все в порядке.

Он мог быть доволен: он оправдал свой визит к Минерал-Шакалу, получив взамен великолепные цитаты. Возможно, в намерения Софала вовсе и не входило представить доказательства вины Ума Пена; возможно, он считал, что достигнет большего эффекта, если казнит невиновного, причем в рекордно короткие сроки, через две недели после убийства. Медленно вникая в смысл слов генерала и раздумывая, осмелится ли он когда-нибудь написать статью своей жизни, Полак делал заметки в блокноте. Он хотел написать «негодяй», но не рискнул. Вместо этого он вывел: «молодость», «дружба», «победа» – слова, которыми сыпал Софал как из рога изобилия.

Затем Полак снова посмотрел на него – маленький человечек семидесяти лет, с тихим голосом и почти женскими повадками, а между двумя поднятыми пальцами – сигарета «Лаки Страйк», затянувшись которой, он царственно выпускает кольца дыма. Его миниатюрное морщинистое личико выражало суровость и одиночество; было очевидно, что он навсегда лишен возможности забежать с друзьями в кафе, где можно посидеть и посмеяться над нелепостью этого мира, похлопывая друг друга по плечу.

Они молча ехали назад в посольской машине. Полак был вымотан так, как будто боролся со скалой, которая могла его раздавить. В одно мгновение Софал свел всю его поездку в Ратанакири, его будущую статью, воспоминания об Эгоне Вахтере к одному-единственному вопросу: пойдет ли он на казнь Ума Пена? Осмелится или не осмелится? Он попробовал представить сцену казни, но видел лишь себя и того юношу – глаза в глаза. Казалось, это будет длиться вечность, но все оборвалось мгновенно.