Хуан Гойтисоло - Ловкость рук

Наступила тишина. Все с любопытством и нетерпением смотрели на Мендосу.

— Да, необходимо определить характер наших будущих действий. Сейчас это единственно важная проблема.

Мендоса погладил рукой подбородок. В мягком освещении лицо его, обрамленное бородой и шевелюрой, казалось невероятно бледным.

— Опыт последних дней должен был научить нас кое-чему. Где иерархия, там обман. Только сплоченная маленькая группа может действовать эффективно.

Глаза юного Паэса заблестели.

— Каким образом?

Мендоса замялся. Он, видно, сказал лишнее и решил попридержать язык. «На сегодня я сказал больше чем достаточно».

— Каким образом нам действовать, это мы решим позднее сообща. Сейчас самое главное — это уверенность в своих силах. Если каждый из нас уверен в себе, дело решено. Но если кто-либо колеблется, пускай уходит — дверь открыта. Слабых нам не нужно. А уж кто вступил на этот путь, должен идти до конца.

На миг он припомнил свои скучные одинокие вечера: мечтания, лень, вино. В один из таких вечеров Лола решила разыскать его: она чувствовала себя загнанной в устроенный им лабиринт.

Наступила тишина, которую вдруг прервал приглушенный вскрик. Урибе выхватил из лацкана цветок и тыкал им в херувимчика.

— Смотрите, смотрите!

Танжерец изображал лучшую из своих трагических поз. Сухонький, бледный, разводя в стороны руки, точно кукла, он показывал цветком на белокурого ангелочка. Бархатное пальтишко было ему узко, в нем Урибе казался еще тоньше.

— Он только что сделал мне ужасное предложение,— снова вскричал Урибе.

Такой неожиданный оборот разрядил накаленную обстановку. Мендоса почувствовал облегчение. Посетители за соседними столиками смеялись и переглядывались между собой.

Белокурый херувимчик смущенно протестовал.

— Я...— мычал он.— Да я просто...

Урибе зажал уши.

— О, довольно, довольно...

С картонным подносом, какие бывают в кондитерских, он бегал по кафе от столика к столику. Зная, что Ривера следит за ним, он бесновался как сумасшедший.

— Больная нога... Тш-ш... Больная нога...

Многие посетители, не понимая, что происходит, широко улыбались.

— Да, ножка... Хроменький... от рождения...

Когда он выбрался на середину зала под газовые светильники, лицо его выражало тоску.

— Сейчас он выдаст сценку из гангстерского фильма,— весело пояснил Кортесар сидевшим за соседними столиками.

Хрупкая маленькая фигурка в зеленом бархатном пальто с тра-гическим видом рухнула на колени.

— О Джонни... Клянусь тебе, я сделала это нечаянно... никогда не хотела тебе зла... Когда я выстрелила... О, я не знала, что это был ты, Джонни... Ты помнишь, в Лас Рокосас мы вместе с тобой играли под соснами... Мы были как\ брат и сестра, Джонни... Я... О, клянусь тебе... Нет, Джонни, Джанни...

Корчась и кривляясь, он повалился на пол и тут же порывисто вскочил.

— Ох, я совсем пьян.

Все хлопали, даже Ривера. Хозяин кафе, который сначала боялся, что это дикое представление распугает клиентов, и уже было собрался выпроводить Урибе, увидев успех актера, поспешил его поздравить:

— Выпейте, рюмочку. Я вас угощаю.

Урибе с жаром провозгласил тост.

Группа распалась. Первым поднялся Кортесар, остальные поспешили последовать его примеру. Все оживленно обсуждали представление.

Уже выйдя на улицу, Урибе взял Риверу под руку.

— О Рауль,— сказал он.— Ты всерьез обиделся?

Видя, что приятель все еще на него дуется и молчит, Урибе продолжал скоморошничать.

- — Бежим. Луна наш союзник.

Они отстали от остальных. Блестел мокрый асфальт. В молчании друга Урибе видел залог прощения.

— Послушай,— сказал он Ривере.— Давай-ка напьемся!

Жизнь Глории складывалась далеко не так, как предполагали ее родители. Это открытие девушка сделала уже много лет назад, но даже теперь она отчетливо помнилаГ^огда Это йройзошло впервые. Дон Сидонио отвез их в городок под Гуадалахарой, где

Глория провела летние каникулы. Здесь она узнала, что мир не заключается в четырех стенах их дома и что картины бытия, которые рисовал перед ней брат, были ничуть не хуже и нисколько не скучнее тех, которыми пичкали ее дома. В этом сером городишке, пристанище змей и ящериц, где лишь чудоцвет и герань бросали в небо крик о помощи, Луис посвятил ее в секреты своей ватаги. Основой всего у них были сила и жестокость, средством борьбы была хитрость, и ложь была боевым оружием. В заброшенном сарае на холме, среди старых ржавых плугов и борон, на пу-стых изодранных мешках устраивались сборища Великих Крабов, отчаянных головорезов, которые били фонари на улицах, воровали фрукты в лавчонках, таскали церковные кружки и преследовали парочки, уединявшиеся в темных закоулках сада местного казино.

Глория, из уважения к ее полу, была принята в братство без особых испытаний и в качестве Всемогущей Сестры присутствовала при посвящении новых членов братства. Луис — Соколиный Глаз, в шелковой маске, с широким кожаным поясом и с хлыстом—цепью из уборной,— правил суд над непокорными и провинившимися.

На веранде своего домика в нескольких метрах от своих детей, а по сути дела в недосягаемой от них д^ли дон Сидонио и донья Сесилия читали газеты и журналы. Ежедневно отец негодовал на Луиса, совсем забросившего занятия; сын вел себя недостойно тех усилий, которые были затрачены ради осуществления этого летнего отдыха. Неужели его так воспитывали в семье? Да, так. Какую пользу извлек он из пребывания в дорогом колледже? Никакой. Ни математика, ни физика, ни геометрия не пошли ему на пользу. И так до бесконечности. Бабушка в белом чепце, какие изображают на обложках сказок, со своей стороны старалась повлиять на внука; она рассказывала ему о чудесном мире, где даже растения благодарны тем, кто их поливает, а уж о животных и говорить нечего, они лелеют своих детенышей в благодарность за их ласки и нежность. Рассказывала она и о бедных детях — круглых сиротах, которых надо жалеть; показывала святых с жирными, отъевшимися лицами, которым надо было молиться и препоручать себя. Луис научил сестру презирать все это, как презирал он сам.

Возвращение в Мадрид было возвращением в иной мир. В то время Луис заставлял Домашних за все платить ему дань: за хорошее поведение за столом, когда приходили гости,— пять песет. За то, что он не орал песни, когда спала бабушка,—полторы песеты и так далее. Глория только молча наблюдала за братом. Однажды Луис с сестрой и братьями выпотрошили во дворе пуховую перину, и дон Сидонио в наказание запер их на весь день в спальне. Луис разделся сам и раздел братьев, и все нагишом, встав на подоконник, высунулись в окно. Была зима, дети дрожали от холода и плакали: «Мы замерзли». Под окнами начали собираться удивленные прохожие. «Это папа нас наказал». Через минуту возмущенная толпа ворвалась в дом, и дону Сидонио пришлось пережить неприятные минуты.