Юлия Винер - На воздушном шаре — туда и обратно

Своя комната. Во всех домах, во всех квартирах и даже в учреждениях, где она бывала, она видела пустые, неиспользованные, никому не нужные пространства, пусть совсем маленькие, но если отгородить… Позже, уже в институте, она зашла однажды к однокурснице, дочери состоявшего «в обойме» писателя, в их просторную квартиру на Котельнической набережной, где помимо пяти больших комнат — на них она даже не смотрела, зачем ей так много места! — был коридор, в темном углу за занавеской стояли половые щетки, ведра, банки с мастикой для паркета, горой лежали шерстяные тряпки, на которых нежилась изгоняемая из комнат кошка. Даже у кошки был свой приватный угол, где ее никто не беспокоил, куда никто не заглядывал, кроме как в дни уборки. Этот угол гипнотизировал ее неодолимо, так что подруга даже спросила с недоумением, чего она там ищет. Не объяснять же ей, беспечной обладательнице отдельной, запираемой на ключ комнаты, что в этом углу как раз поместилась бы неширокая кровать и табуреточка, а что еще надо.

Да, вызову его, Юру, решила она, белый воротничок его рубашки в вырезе черного свитера так красиво облегал гладкую шею. У него были такие мягкие теплые губы и сухие, не напускал тебе с ходу в рот слюны, не пихал сразу язык, как некоторые, почему они думают, что женщинам это приятно. И сам он был мягкий, ласковый, и так увлекательно мечтал, как осенью они вместе поступят в институт, а после учебы вместе поедут по распределению… И нет опасения, что отнесется с насмешкой, заденет, обидит — как она боялась этого в молодости! — нет, он и тогда был нежный и деликатный, даже слишком… «Ты меня импотентом сделаешь!» Будем надеяться, чтого это не произошло. Возмещу ему все его тогдашние мучения, даже если не помнит. И свои. Да, но только если ему дали то же, что и мне. Если подплывет старый сморчок, близко не подпущу. Интересно, одним дают, а другим нет, по какому принципу они это делают?

Вот уже и шар возник на горизонте. Только не красный, а голубой, как интересно, сказали же — цвет обязательно красный.

Она взяла бинокль, смотрит. Корзина старинного фасона, круглая, плетеная, лакированная, разноцветные флажки трепещут на ветру. И внутри двое. Один в черном свитере — да, это он! Ярко-белая полоска на шее, воротник рубашки — неужели помнит? Неужели нарочно для встречи со мной оделся как в первый раз? Юрочка, ласточка, столько десятилетий, и не огрубел, не зачерствел, такой же внимательный, такой же чувствительный! А кто этот второй? Может, они решили их к ней сразу по двое посылать? Но она ведь никого больше не вызывала. И незнакомый — впрочем, могла и забыть… Нет, это они перестарались. Двое сразу — нет, об этой упущенной возможности она никогда не жалела. Да она и возможности такой что-то не припомнит. Такого варианта ей, кажется, никто не предлагал. Но… теперь? Здесь? А что, если… В сущности, почему бы и нет? Почему не попробовать? В конце концов, достаточно она за всю длинную жизнь наосторожничалась, судорожно следила, чтоб не переступить какую-то черту. Какую? Кто провел, кто сказал — не переступать? На кого оглядывалась? И кому от этого было хорошо? Кому и что она этим доказала? А ведь как кичилась, дура старая, своей свободой от условностей! Я человек без предрассудков, не раз говаривала она и себе и другим. Как же, как же.

Но теперь, здесь… Здесь и оглядываться не на кого, и черта эта, в сущности, давно расплылась, стерлась в ее сознании. Почему бы и нет?

054-0101010.

В одной руке держит телефон, в другой бинокль.

— Юрик-Юрочка, здравствуй! Как я рада тебя видеть! Ты меня помнишь?

Стариком не выглядит, однако и не молоденький, под сорок. Улыбается приветливо, все та же славная, добрая улыбка, и трудно понять, рад или нет.

— Ну что ты, что за вопрос! Как я могу тебя не помнить? Всегда помню, и всегда с благодарностью.

С благодарностью? За что?

Шар его подплыл уже совсем близко, можно говорить без телефона, смотреть без бинокля.

— За что же с благодарностью?

Ей видно, что второй пристально вслушивается в их разговор. Коренастый, с крепкими плечами и шеей, и волосы щетиной. Но лицо довольно приятное, и тоже улыбается, только почему-то немного напряженно, с усилием. Кто же это такой? Совершенно незнакомый.

— За то, что ты вовремя оставила меня. Помогла мне разобраться. Очень повезло.

Вот тебе и на. А сколько было слез и жалких разговоров. И она тоже плакала, он был ей мил, но она устала от его доброты, от его нежности, от его деликатности. И у нее уже намечался кто-то другой, совсем не такой хороший, не такой добрый…

— Значит, ты на меня не сердишься?

— Сержусь? Наоборот! Ужасно рад тебя видеть.

— Ну, если не сердишься, тогда, значит, боишься — вон даже охрану с собой привел! — И она кокетливо улыбнулась второму.

Тот незаметно, но хмуро отвел глаза.

— Что ты, какая охрана, — засмеялся Юра, взял второго за руку и потянул его вперед. — Это мой друг, и вообрази, тоже Юрий.

— И он везде с тобой ходит? — продолжала кокетничать она. — Даже на свидания? Ну, тогда давайте оба Юрика ко мне! Кофеем напою. Мне таких пирожков с мясом положили — пальчики оближешь.

— Да, представь себе, такой смешной, — сказал Юра и занес ногу над бортиком, чтобы перелезть к ней, — ни за что не отпускал меня одного. Это он до сих пор ревнует к моему прошлому!

— Ревнует?

— Вот именно. Столько лет живем, и до сих пор ревнует.

Она оторопело подняла руку:

— Погоди… Я тебя правильно поняла?

— В каком смысле?

— Это твой… друг?

— Да, — спокойно произнес он и спрыгнул обратно на дно своей корзины. — Ты правильно поняла. И?..

Так вот почему у них голубой шар.

— И… ну и что… и ничего… бывает… — тупо забормотала она.

— Да, бывает, — согласился он.

— Но только… как же тогда… — Только что вспомненный подъезд, и батарея, и его ищущие горячие сухие губы явственно представились ей. — Ты ведь был… ты ведь тогда был…

— Нормальный? — усмехнулся он.

— Ну да. То есть…

— Я и сейчас не псих.

— Нет, я в смысле… как же ты тогда, со мной…

— Я себя тогда плохо знал. А хотелось, хотелось очень, прямо невмоготу… Но как хотелось, с кем — это я тогда боялся разбираться. И ты была тогда такая… как мальчик с античной вазы… очень мне нравилась.

— А теперь?

— А теперь вон какая, в полном цвету, женственная…

— И это тебе не нравится…

— Почему же, очень нравится. Одно удовольствие смотреть.

— Смотреть… — криво усмехнулась она.

— Если бы ты меня вовремя не бросила, мог бы совсем запутаться. Жениться, детей наделать… Мучений не оберешься, для обоих.

— Да, конечно…

— Вот благодаря тебе бог уберег.

— Но ты же хотел детей… Планы строил…

— А у нас есть. Сын и дочка. Дочка уже большая. Мы ведь теперь в Голландии живем.