Сергей Морозов - Великий полдень

— Молодцы! — Хлопала в ладоши Мама. — Вот молодцы!.. А что же ты, Косточка, почему не танцуешь? — обратилась она к сыну, который как раз собирался подойти к Альге. — Пригласи кого-нибудь.

Косточка сразу остановился.

— Потанцуем? — сама протянула ему руку улыбающаяся Альга.

— Давай, ты же умеешь! Тебя учили, — подбодрила сына Мама.

— Нет, не хочу, — покачал головой Косточка.

— Почему? — продолжала улыбаться Альга.

— Почему, Косточка? — спросила Мама.

— Когда я захочу, тогда и буду с ней танцевать.

— Ну вот, — рассмеялась Альга, — а если тогда я не захочу?

— Все равно пойдешь, Альга, — сказал Косточка. — Пойдешь!

— А вот и не пойду.

— Будешь моей и пойдешь! — насупился Косточка.

— Ну как скажете, мой повелитель, — с наигранной серьезностью кивнула Альга.

— Что за странные фантазии, мой милый? — удивилась Мама.

— Ого! — послышался смех Папы.

— Будет моей, — топнул ногой Косточка. — И я буду всем командовать, вот увидите!

— Ого! Ого! — продолжал смеяться Папа.

— А что же ты будешь со мной делать, мальчик? — полюбопытствовала Альга. — Чем мы с тобой будем заниматься?

— Совсем не тем, чем ты думаешь, — поморщился Косточка и плюхнулся в кресло.

Альга только руками развела.

— Эх ты, горе-кавалер! — сказал сыну Папа. — Позвольте тогда мне, Ольга, пригласить вас на танец…

Я слышал всю эту небольшую перепалку, так как мы с Зизи вальсировали поблизости. Девочка слишком волновалась, стараясь танцевать «как взрослая», и поэтому мы все время сбивались с ноги. Неожиданная мысль поразила меня: кто знает, может быть, Папа очень даже страдал из-за Альги! Почему бы и нет?

Девушка исподлобья взглянула на Папу, но от танца не отказалась. Тем более что Папа был предельно корректен, и глаза его теперь выражали не наглую туповатость, а совершенно натуральное смирение и покорность. Вот так и кончаются эти истории, пронеслось у меня в голове. Сколько веревочке не виться… Мне показалась, что по лицу Мамы пробежала тень задумчивости, но уже в следующий момент она решительно подхватила деда Мороза и весело завальсировала вместе с ним. Косточка не обнаруживал никаких эмоций. Он спокойно вытащил из ножен подаренный нож и стал чертить им в воздухе различные фигуры.

— Он такой! Он всегда хочет делать все по-своему, — вдруг сказала маленькая Зизи, восхищенно кивнув в сторону брата.

Ее глаза засияли еще ярче.

— Что ж, пожалуй, это даже хорошо… — проговорил я.

Спустя некоторое время детям наскучило наше старомодное веселье. Косточка подал знак сыну священника Ване и моему Александру, и они отправились с ним в мансарду, в которой находилась детская. Следом за троицей стали выскальзывать и другие ребятишки. Каждому хотелось присоединиться к компании, на этот раз Косточка ни для кого не сделал исключения, даже для младших. Дядя Володя двинулся было за Косточкой, но мальчик покачал головой, и дядя Володя, понимающе кивнув, остался. Главное событие новогоднего торжества — раздача подарков миновало, а ко всему прочему дети были равнодушны. Елка уже была забыта. У них была своя жизнь. Так оно, вероятно, и следовало.

К трем часам ночи кое-кто уже посапывал в креслах, но большинство еще держалось. Все объелись, напились, набалагурились и теперь медленно-медленно попивали «кофий», с удовольствием беседовали, глубже и глубже зарываясь в воспоминания. Я, естественно, находился в числе бодрствующих. Это было очень приятно — сидеть эдак по-семейному, с полузакрытыми глазами, время от времени нюхать табачок и слушать о том, что давным-давно прошло. Тем более в новогоднюю ночь.

Особенно разболтались наши старички… Они вспоминали времена, которые представляются мне до того темным, что осветить их нет никакой возможности, а вне этой «исторической фазы» наши предки как бы лишались сколько-нибудь ощутимой фактуры. Признаюсь честно: я не понимал, как они жили, так же как они не понимали нашей жизни. К примеру, они до сих пор никак не могли взять в толк, что почти все вокруг стало единоличной собственностью Папы. Наверное, им казалось, что они, да и все мы, пробавляемся тут на государственный счет в номенклатурном санатории или доме отдыха. Как бы то ни было, они все же понимали, что их старческое благоденствие — исключительная заслуга способного Папы, и чрезвычайно Папой гордились.

Прошлое в рассказах наших старичков напоминало уютные патриархальные пейзажи, вытканные на ковриках, какие были когда-то в большой моде и, кажется, развешивались преимущественно над диванами. Обаяние этих странных картинок состояло, вероятно, в том, что, глядя на них, невольно хотелось вообразить себя где-нибудь в укромном уголке этого неправдоподобно безмятежного мира. Старички ясно помнили то, что для каждого из нас выплывало словно из густого тумана и казалось призрачным сном. Так же, пожалуй, и я сам, сделавшись старичком, буду помногу раз пересказывать случаи из прошлой жизни, из тех времен, когда Александр, Зизи, Косточка еще пребывали во младенчестве или вообще не родились.

— Когда мы с ней только поженились, и нам дали комнату, — ни с того ни с сего стал рассказывать мой отец, с улыбкой поглядывая на мою мать и на окружающих, — у нас, между прочим, не было совершенно никакой мебели. То есть вообще ничего. К свадьбе нам подарили немного денег, и мы долго совещались, чтобы такое нам купить. Пофундаментальнее. И что, вы думаете, мы купили? Не кровать, не стол, не стулья… Мы купили громадный трехстворчатый зеркальный шкаф. Это, конечно, она, молодая хозяйка, настояла. Присмотрела в комиссионке.

— Зато какой красавец был, — вздохнула мать. — И почти даром.

— Не спорю, красавец, — добродушно согласился отец. — Но можете себе представить — совершенно пустая комната— и этот красавец шкаф!

— Зато в зеркале отражалось заходящее солнце! — снова вмешалась мать. — Казалось, в комнате два окна, одно напротив другого, и в каждом пылает по закату. Два заката одновременно, красота неописуемая! А когда в праздники начинался салют, вся комната наполнялась сверкающими огненными шарами…

— А главное, — посмеиваясь, продолжал отец, — поскольку, как я уже сказал, кровати у нас еще не было, а спать на полу было холодно, мы расстилали матрас шкафу. Благо шкаф был чрезвычайно широкий и длинный. Так и провели медовый месяц. И ведь не боялись свалиться!.. А когда родился Серж, ему это как-то передалось. Совсем малышом, просился на шкаф, мы подсаживали его, и там, под потолком, среди узлов и чемоданов он устраивал себе «город». Уже тогда обожал экспериментировать со всякими архитектурными сооружениями. Иногда просил, чтобы ему и еду туда подавали.

— Вот видишь, — сказала мать, — может быть, благодаря этому шкафу он и сделался архитектором.