Сергей Морозов - Великий полдень

Но Альга не разделила этого моего последнего предположения и даже решительно возразила:

— Какая чепуха! Ты ведь не влюблен в меня? — как бы мимоходом осведомилась она.

— Н нет… — машинально кивнул я. — Нет…

Кажется, в эту минуту я вообще не мог представить себе, что такое — быть влюбленным. Как и то, что такое — эта призрачная любовь… Не то что в прежние времена. Раньше то я представлял себе это с необычайной отчетливостью. Словно это когда то уже было со мной…

— Ну вот видишь, — спокойно сказала Альга.

Я не понимал. Спору нет, в поведении Майи было много странного, но это свидетельствовало лишь об одном: у нее были свои планы, складывалась своя жизнь, а я был ей совершенно не нужен. Плюс этот явный эгоизм — молодой, наивный и не прикрытый. Кроме хлопот о своем Пансионе, ее ничего не интересовало. Я же был не слепой.

— Нет, ты слепой, — улыбнулась Альга.

И принялась убеждать в том, что я очень даже нужен Майе.

— Как ты вообще можешь так думать! — качала она головой. — Это ужасно несправедливо по отношению к ней Да, Майя действительно мечтала о самостоятельности и поэтому с таким энтузиазмом ухватилась за устройство Пансиона. Но самостоятельность нужна ей лишь для того, чтобы освободиться от Маминой опеки и самой распоряжаться своей жизнью. Это же так просто! Она всегда тяготилась тем, что за ее спиной стоят Папа и Мама с их властью, богатством и влиянием, а она сама ничего из себя не представляет. То есть в каком то смысле ей хотелось «повзрослеть», «дорасти» до тебя. Можно себе представить, что творилось у нее в душе, как она разрывалась на части. Она старается приблизиться ко тебе. А для этого нужно сделать карьеру, вырваться из объятий родителей.

— Не знаю, — с сомнением проворчал я. — Я не заметил этого. Если кто и старался, так это Мама. Это она изо всех сил старается нас случить…

Оказалось, Альга ничего не знала о том, что сама Мама взялась между нами посредничать. О том, что она, якобы, не только устроила нашу заочную «помолвку», но и хлопотала о скорой свадьбе. И это, кажется, произвело на Альгу весьма тягостное впечатление. Неужели я действительно мог обсуждать эти вещи с Мамой? Неужели Майя скрыла бы это от Альги? В это трудно поверить. Тут было что то другое. Похоже, доверившись Маме, я действительно вел себя как последний болван. Развесил уши и соглашался с ее «психологическими» рассуждениями на мой счет, — относительно моего мужского «стажа», тридцати лет эрекции и тому подобной чепухи. Слушал ее сладкие песни о свадебной фате, первой брачной ночи и девичьем темпераменте. На чьей стороне была Мама? Не исключено, что она не только не собиралась между нами посредничать, а вообще ни о чем не говорила дочери и ежедневно, держа меня на крючке, ломала передо мной комедию. Свои причины на то у нее, вероятно, были.

С другой стороны, я не мог исключить, что Мама все таки вела обо мне определенные разговоры с дочерью, но какого рода это были разговоры Бог знает. Вряд ли они были приятны Майе, поэтому она вполне могла избегать говорить об этом даже с лучшей подругой.

Нельзя было исключить и того, что, пытаясь усыпить мое внимание, Мама держала сторону своего истинного фаворита. И этот самый фаворит, несмотря на все ее заверения, конечно, не я, а наш милый дядя Володя. Достаточно я насмотрелся на «дружеские» отношения, которые установились между ним и Майей! Уж Маме то это было прекрасно известно!

Пожалуй, впервые Альга взглянула на меня с изумлением.

— Что ты такое говоришь! О каких таких отношениях ты толкуешь, ведь она его дочь!

— Ну да, правильно, — иронически улыбнулся я, — он, якобы, вбил себе это в голову. Папа тоже говорил об этом. Чепуха! Они просто потешаются над нашим педагогом.

— Но это действительно так!

— Дядя Володя — отец Майи? — вскричал я. — Значит, это правда?

— Мне казалось, ты давным давно должен был знать об этом. Конечно, самому дяде Володе Папа строго настрого запретил даже заикаться об этом. Как великую милость, он позволил ему находиться рядом с дочерью и всегда третировал его этой «тайной», которая, кажется, ни для кого не секрет. Только вслух об этом не говорили: табу, наложенное Папой.

— Удивительно! — промолвил я. — Но я действительно ничего не знал об этом…

Неужели я до такой степени всегда был поглощен самим собой и собственными делами?! Что же, это вполне в моем духе.

— А дядя Володя боготворит Майю. — продолжала Альга. — Он на вершине блаженства, что может быть рядом с ней. Особенно теперь, когда она занялась Пансионом. Он готов на все ради нее. На любые унижения. Папа всегда использовал его, использовал его умение найти общий язык с детьми, заставлял доносить обо всем, что происходит в семействе, а особенно, обо всем, что касается детей. Он подчинил дядю Володю непосредственно начальнику своей личной охраны Толи Головину, а уж тот выжимает его как лимон, делает из него настоящего стукача и провокатора. Однажды, это было при мне, дядя Володя попытался жаловаться на него Папе, но Папа лишь фыркнул: «Не нравится, пошел вон!» Вот и теперь дядя Володя докладывает им во всех подробностях о том, что происходит в Пансионе. Увы, наушничает самым жалким образом… Что же касается тебя и Майи, ты и сам прекрасно знаешь, что дядя Володя, несмотря на свое всегдашнее униженное положение, любит всех, а тебя в особенности, и был бы только рад, если бы ты, как говорится, захотел составить счастье его дочери…

— Погоди, погоди, — пробормотал я, — мне нужно все это обдумать!

Тут меня внезапно осенило: ну конечно, мать и дочь могли быть заодно. Обе понимали, какие последствия для меня повлечет подобная любовная история. Папа, с его патологическим желанием контролировать все и вся, в конце концов вмешался бы. Я не секунды не сомневался, что по его представлениям Майя и я были не пара. «Улыбка то» и правда могла стоить мне головы и стать для меня «прощальной» в буквальном смысле этого слова. Стало быть, внешнее напускное равнодушие Майи могло свидетельствовать о ее невероятной осторожности и том, что она не на шутку опасалась за мою жизнь. Но я то презирал опасность, даже не думал о грозящей опасности. Если бы я действительно решился быть с Майей, то, конечно, не стал бы спрашивать Папиного позволения. Если бы она стала моей, я бы вообще не думал о последствиях.

Когда я поделился этими мыслями с Альгой, она долго смотрела на меня своими лучистыми изумрудными глазами, а затем тихо сказала:

— В том то и дело. Это никак не могло произойти.

— Почему? — удивился я.

— Никак не могло, — повторила она и объяснила, что в данном случае я напрасно обольщался возможностью свободного выбора. Папе наверняка было известно — прекрасно известно! — о моих чувствах к Майе. Ведь он не спускал с нее глаз. Следил за каждым ее шагом. Даже личные апартаменты Майи — Папин новогодний подарок любимой доченьке — были нашпигованы следящей аппаратурой, хотя это и не принято в Москве — устанавливать подглядку и подслушку в личных апартаментах. И уж конечно, позаботился о том, чтобы никто до нее пальцем не дотронулся. Изоляция абсолютная. Он демонстративно держался на расстоянии, но, тем не менее, в любой момент был готов пресечь мою попытку. Все, что было между нами, происходило с его позволения.