Сергей Морозов - Великий полдень

Я, кажется, уже упоминал, что еще с тех пор, как я самоустранился (или меня устранили) от строительства Москвы, я стал незаметно для себя присматриваться к происходящему вокруг, к тому, чего раньше, может быть, не замечал. Мной руководило не одно любопытство, но также естественное человеческое желание сориентироваться в хаотическом наплыве событий. Однако чем больше я присматривался, чем больше накапливал фактов и фактиков, которые должны были помочь мне набросать общую схему, тем яснее понимал, что никакой схемы набросать не удастся. Я был информирован куда лучше среднестатистического обывателя, но информация все равно была безнадежно отрывочной. Невозможно было углядеть общую логику событий, достоверно проследить все причинно-следственные связи. Случай с трагической гибелью доктора лишний раз это подтверждал… Я мог судить лишь о том, что видно с моей колокольни, — и не более. Но, в данном случае, никто, слава Богу, и не требовал от меня объективности.

Точность, внутренняя логика сюжетных ходов, мотивов поведения возможны разве что в литературном произведении. В жизни мы вполне удовольствуемся недосказанностями и туманностями. Наше воображение сплетает в единый образ и соединяет общим настроением то, что никак не вяжется вместе. Строго говоря, никакой реальности вообще не существует. Это тоже фикция. Вокруг нас множатся черные дыры, но мы их не замечаем — по крайней мере до того критического момента, пока наше индивидуальное бытие не обрушится совершенно.

Как всякий нормальный человек, я, конечно, ничего такого не замечал. Наоборот, особенно после случившегося с доктором, мне стало казаться, что жизнь есть логичный и неразрывный поток, что я втянут в него и ощущаю его реальность.

К чему я все это?..

Когда я отвозил любовницу доктора на станцию, я еще не знал, что симпатичная женщина, единственная, кто проливал слезы у гроба, успела устроить среди наших странного свойства переполох. Совсем неспроста Альга обратилась ко мне с просьбой проводить «медсестру» до электрички, позаботился о том, чтобы сбыть ее побыстрее с глаз долой. Как раз в тот момент, когда я уединился с Майей, застенчивая молодая женщина, до того молчавшая, вдруг подъехала к нашим старичкам с удивительным сюрпризом. Видимо, сказались тяжкие впечатления и переживания последних дней. Из-за них у бедной женщины, судя по всему, слегка помутился рассудок. Она стала совать в руки старичкам рукописные копии какого-то письма, почему-то называя его «святым». Якобы накануне своей гибели доктор получил зловещее послание, но, будучи по натуре циником и насмешником, не внял содержавшимся в нем предостережениям. Из за этого все и произошло. Теперь, дескать, она сама обязана донести содержание «святого письма» до всех нас, чтобы потом мы «ни на кого не пеняли». Явно заговаривалась, бедная. Все время озиралась, словно опасалась, что рядом окажутся недоброжелатели и помешают ей.

Наши старички, не понимая, что она от них хочет, разнервничались и даже слегка перепугались. Они пытались вникнуть в смысл писанины, но не смогли. А женщина горячилась, возмущалась их бестолковостью. Она утверждала, что каждому из нас совершенно необходимо собственноручно переписать десяток таких писем и без промедления распространить копии среди ближайших родственников и знакомых. Дескать, только таким образом удастся предотвратить надвигающиеся бедствия. Вот доктор посмеялся, не захотел, и что из этого вышло! Он то считал это идиотским розыгрышем или дурью. Может быть, делом рук какой-нибудь особы, вроде метафизической и богемной половины профессора Белокурова. Такие экзерсисы были как раз в ее вкусе. Подобное могли также учудить малахольные бабы, прикармливающиеся в храмовом флигеле у о. Алексея и частенько распространявшие всякую ахинею. Что касается меня, то я мгновенно вспомнил свой последний телефонный разговор с доктором, его странные намеки на «другую записку».

К счастью, подоспела изумрудноглазая Альга. Она сразу поняла ситуацию и отвлекла внимание женщины на себя. Она отвела ее в сторонку, терпеливо и сочувственно выслушала весь бред, взяла письма (никакие они, естественно, были не святые), пообещав, что сделает все именно так, как женщина настаивает. Когда сообщили, что вот-вот прибудут Папа с Мамой, «медсестра» вдруг ужасно оробела, впала и беспокойную тоску и запросилась, чтобы ей помогли поскорее выбраться из Деревни и отправиться домой. Женщина была готова бежать куда глаза глядят. Альга поняла, что бедняжка, учитывая ее состояние, пожалуй, не найдет дорогу из обширных Папиных угодий, а потому препоручила заботам «мужчины», то есть мне. Теперь я понимал, почему, вылезая из микроавтобуса, симпатичная женщина помедлила, словно хотела что-то сказать, но не решилась.

Мне, увы, так и не удалось ознакомиться самолично с пресловутым «святым письмом». Еще до моего возвращения Альга убедила наших старичков и Майю, на которую, кстати, письмо произвело самое тягостное впечатление, что лучше сразу уничтожить все копии, побыстрее забыть об этом, и даже пошутила, что, мол, жаль, что уехал о. Алексей, может быть, надо было ему хорошенько покадить после своеобразного бесовского наваждения, после того как потусторонние силы напомнили о себе таким неожиданным образом. Не хватало еще чтобы подобная скверна попалась на глаза детям! Старички согласились, что это мудро, и глупые тексты были тут же преданы огню в камине гостиной. У всех как-то сразу отлегло от сердца. У меня, однако, возникло ощущение, что текст этот, сам по себе, может быть, абсолютно бессмысленный, является одним из характерных звеньев логической цепочки событий, точнее, общего потока реальности, о котором я говорил выше.

Руководимый здоровым любопытством, я попытался выяснить все возможные подробности, но женщину уже унесла электричка, и разыскать ее было бы, наверное, нелегко. Да и не стал бы я этого делать. Майя и Альга вообще не испытывали желания вспоминать и пересказывать содержание письма, а по словам наших старичков, которые еще некоторое время обсуждали этот инцидент, выходило что-то совершенно неудобоваримое и бестолковое — что то вроде донельзя извращенных случайных фрагментов из Апокалипсиса.

Речь в письме шла о некоем святом граде, который воздвигнут над бездной, и о некоем младенце мужеского пола, который родился для того, чтобы пасти народы железным жезлом. Зачат же сей младенец женой, облеченной в солнце и с луной под ногами, от красного дракона. Обликом дракон походит на многоглавую гидру и того самого зверя, который вышел из бездны с намерением воцариться на земле, а град святой превратить в змеиное логово, изгнав младенца в пустыню. В письме также утверждалось, что многие люди стали почитать дракона за благодетеля, за самого близкого человека, и даже готовы призвать на царствие. Имя же его, прежде указанное открыто и ясно тремя шестерками, ныне скрывается как величайшая тайна. Сам же он, кроме многоглавости, описывался как существо двуликое и двуполое: один лик как бы мужской, а другой как бы женский. Короче говоря, последний шанс дан нам, человекам, чтобы распознать под маской зверя, который назвался столпом семьи человеческой. И мы, люди, должны поклониться младенцу и матери его, облеченной в солнце, а также просить младенца, чтобы тот стал избавителем и сразился со зверем и уязвил змееподобное чудище в пяту и убил его (ибо так предначертано) — иначе произойдут на земле великая смута и неминуемая битва, каких не бывало от сотворения мира. Все оружие будет разбито оружием. Не останется ни меча, ни стрелы, но конца сражению еще не последует. Это будет страшная битва между равными и подобными: лев будет пожирать льва, скорпион жалить скорпиона, агнец бить рогами агнца, голубь клевать голубя, а человек истреблять человека — покамест все сущее на земле, одержимое яростью, не истребит самое себя без всякой надежды на спасение. Но последний шанс, якобы, не упущен, еще есть время, полвремени, четверть времени или хотя бы одна его сорокотысячная часть и мера, о чем, собственно говоря, и сообщалось в данном «святом письме». Тем, кто его прочел, в частности, всем нашим, под страхом вечной смерти вменялось в обязанность переписать его и передать ближним, дабы каждый был оповещен. Тогда, дескать, магическая линия вокруг зверя замкнется, восторжествует истина, и каждый поднимет руку и укажет перстом на того, кому прежде поклонялся, как Богу, а младенец прозреет особым зрением и вооружится истиной, чтобы уже навечно положить предел нечистой власти…