Дмитрий Силкан - Равноденствия. Новая мистическая волна

Правитель протянул к ней руки, рванулся вперёд; успев сгрести девушку огромными пухлыми руками. Странные для этих мест сила и гордость проснулись в ней… Она вырвалась, наградив Правителя царапиной, алевшей теперь на щеке обидной отметиной, и с нечленораздельными криками умчалась, скрывшись в одном из черневших неподалеку домов.

Правитель достал телефон. "Да. Да всё со мной нормально. Да. Ты излови тут суку одну и мне приведи. Не, она тебе не понравится. Но потом можешь побаловаться. Где? В пяти кварталах от мэрии раньше пруд был, знаешь? Да… Там ещё сарай, там она и засела… Родители? Да что хочешь, то и делай. Мать? Не думаю, что красивая… Да…" Он не успел договорить. С диким воплем существо, теперь ещё менее похожее на человека, прыгнуло ему на спину и вцепилось в глаза. Грязные пальцы проникли глубоко, и через какое-то время Правитель затих. Тем временем пошёл первый снег, и его кровь смешивалась с тонкими струйками талой воды, огибала пальцы, сведённые истерикой, и капала в сероватое месиво заброшенной дороги. Голос озверевшего существа разносился недалеко, гасимый крупными хлопьями, решившими лечь надолго.

Когда приехала охрана правителя, она так и сидела — воя на трупе, не вынув пальцы из развороченных глазниц. Снег, полностью покрывший её длинные волосы, шёл стеной, быстро укрыв все следы — крови почти не было видно… Только тело почему-то не становилось белым и нелепо серело нарочито недорогим пиджаком среди наступившей наконец зимы. Охрана стреляла практически наугад, прекрасно понимая, что Правителю уже всё равно. Вой стих, и девушка упала усталой ветошью рядом с серой массой былого величия республики. Не важно, что пишут газеты. Охрана стояла — каждый на своём месте, не решаясь подойти и поверить в то, что прогулка Правителя по городу теперь закончена. Снег покрывал тела, дорогу, головы застывших зрителей, словно ставя немую сцену безумного спектакля.

Шёл снег… Да, тогда шёл снег…

Под тёмной сентябрьской водой закопошился холод.

Вопреки недобрым слухам погода улучшилась, и Она всплыла.

Со вздохами и скрежетом распугивая морских чудовищ, поднялась на поверхность — погреться в лучах скупого осеннего солнца. Её обитатели, посмеиваясь на неуклюжих водолазов, не спеша стряхивали водоросли и ракушек. Повыбравшись, расселись на корпусе, подальше от ржавых провалов и трещин. Суровые лица бледнели на фоне Её невозможных конструкций, и даже вечно голодные птицы не смели приблизиться к месту всплытия. Иногда где-нибудь поблизости — прямо над кромкой воды — приподнималось любопытное тулово водной твари. Частенько вздыхали призраки. Но, лишь взглянув наверх, и те, и другие в ужасе уносились обратно в живую солёную толщу, затравленно вздрагивая воспоминаниями.

Она тем временем преспокойно грелась, обдуваемая лёгким морским ветерком, и, раскорячив морду жутковатее прежнего, нежила существ, по-выползавших из Её мутного нутра.

Внутри что-то жило. На страх леденящий, на удивление. Постукивало, позвякивало, а изредка даже грело. И тогда жители пробирались сквозь заросли кустов и донного зверья и, прижавшись своими непрочными телами, тревожно впитывали жаркие крохи.

А теперь добрались и до солнышка…

Оно и радо бы спрятаться, но держат цепкие взгляды обитателей, изголодавшихся в Её антрацитовой тьме. Крючковатые пальцы скребут — прямо по солнечным бликам. Дерут, хохоча, но знают, как короток северный день, как зыбко он бьётся в настенном календаре. Шажок — и его оторвали, скомкали, отдали чертям на съедение. Вместе с ним и кое-кого в придачу… За пропащим уже проступает из пекла, дрожа и ругаясь, новый, такой же недолгий — на птичий поскок, на одну седую дорожку — денёк. Едва опрокинет стакан — и его волокут в те же смурные бредни.

Вокруг посерело.

То ли от страха, то ли при виде подкрадывающейся ночи, один из обитателей — в его глазницах светилось какое-то неуместное буйство — забрался повыше, на ржаво выступающий рваный угол, и стал размахивать невидимым флагом. А другой, давно уже вросший в Её оболочку, от этого впал в тоску. По-своему, неразличимо для людского слуха, он запел:

Но это не помогло — ночь наступала.

Протянувшись по кромке воды, забралась и стала пугать обитателей. Сами сродни теням, они прятались, жались, ютились, из самых последних сил забиваясь в такие углы, где и вода-то плескалась с трудом. И тогда Она, окончательно растревоженная, утомлённая и светом, и мраком, тихо пустилась в путь. Волны вокруг резко залязгали гребешками в предвкушении жертвы. Щупальца ночи, почуяв неладное, заметались по дырам и норам. Но Она продолжала — вниз, вниз и вниз, и волны рвали ночную плоть под шорох скребущихся обитателей. Луна появилась, и уже её блики затрепетали, кочуя по миру. Снова стал свет. Волны доели добычу, а ночь уползла в закрома, в ужасе озираясь на лунное торжество. Обитатели скрылись, и чья-то рука сорвала лепесток.

Короток, короток, короток…

Сторож Проктор Брудовский боялся странных людей. Он никогда их не видел, никогда даже не слышал об их злодеяниях. Жизнь его была тиха и размеренна, словно мутный ручей, она текла так неторопливо, что в минуты тяжкого похмелья Проктор спрашивал сам себя: "Да разве ж это жизнь?" И только страх, иррациональный страх, который невозможно понять и изжить, говорил ему — "Ты жив, ещё как жив, но это поправимо!" Сидя в своей крошечной будке, он изо дня в день вглядывался в лица прохожих в поисках того самого Странного Человека.

"Главное — быть начеку! Главное — не пропустить! Ведь как оно бывает: расслабишься — а он, подлец, тут как тут. Хвать тебя, тёпленького, и обухом по голове! Вот на той неделе голову в водохранилище нашли. В сумке она лежала, как кочан капусты. Не к добру это, эх не к добру… Доберутся и до меня, старика. Ведь молодежь что — ей не до этого, ей бы всё ногами дрыгать. Совсем распустились! А Странные Люди здесь, да, я знаю, тут они — только и ждут, когда напасть. Но я-то начеку, потом спасибо скажете. А кому спасибо? Прошке спасибо, Прошке-дураку! Смейтесь, смейтесь, пока кровавые слёзы не полились из глаз из бесстыжих!" Так размышлял старый сторож, спрятавшись за грязной занавеской. Иногда ему казалось, что вот он — враг, но в последний момент чутьё подсказывало ему, что Странный Человек пока таится, ворочается в своей тайной берлоге, вынашивая во сне зловещие и непостижимые замыслы. В этом была суть Странного Человека — он был непостижим. Его мысли были тайной за семью печатями, его поступки — абсурдным бредом. Его суть — кошмаром, непостижимым и враждебным.