Дмитрий Силкан - Равноденствия. Новая мистическая волна

На станции "43-й километр" Ярославской железной дороги стояла нездоровая тишина. «Убить», — пронеслось в мозгу у Игоря Васильева. За всю свою жизнь он убил двух крыс и одну лягушку. Последнее существо было случайно задавлено велосипедом, что стало поводом для многодневных сожалений. С раннего детства Игорь бредил темой исключительно людской смерти — читал об убийствах и самоубийствах, любил смотреть хронику — это возбуждало его. "Убить! Убить!", — дрожало в нём, требуя воплощения. Часто, наблюдая за людьми, он представлял, как они умирают. Он испробовал тысячи образов, но больше всего будоражил его воображение огонь — живое бушующее пламя и людские остовы разных стадий, носящиеся в нём. Жидкий, живой, одушевлённый напалм, поглощающий биомассу, освобождающий души от бремени тел. Подобие термоядерной реакции. Укрощение распада.

Ночью к Игорю в который раз пришла Дочь Хозяина и рассказала, что её изнасиловал отец и она более не невинна. В её глазах стояли александритовые слёзы. Хозяин во все времена был эталоном жестокости. В те славные времена, когда его звали Хронос, он вытворял и не такие вещи…

Игорь раздел Дочь Хозяина. Она не сопротивлялась. Воздух потрескивал — где-то условно рядом затаился папаша. Ещё несколько минут — и он предстанет во плоти в окружении свиты развратных, духов. Дочь Хозяина тоже чувствовала приближающийся ужас. Когда треск перешёл в мерцание, достиг апогея и заполнил собой небо и землю, она не выдержала и провалилась в один из сумрачных миров по левую сторону от Адских Кущ, неподалёку от стоянки Райских Полчищ. В каменные сады на берегах кровавых рек под тысячеглазой бездной зубастого неба.

Хозяин так и не проявился, но и не пропал. Игорь чувствовал, как ЭТО поедает его глазами, насилует сотнями острых щупов, грызёт, заставляя всё его существо сжиматься в комочек беспомощной дрожи. Серебряная игла разворотила мозг, и Игорь потерял сознание от всепроникающей боли и ужаса. Тик-так-так-тик. Тактик затих.

"Некуда деться от пения. Не скрыться. Отец вышел из больницы. Молчит и хромает. Дочь Хозяина каждый вечер извивается, кричит и скрывается в щель между радугой и софринским железнодорожным вокзалом. Она — вода, подвижна и неизменна, она податлива как ртуть и так же опасна. И тень Хозяина стоит за ней. И души наших детей — светящиеся точки.

Выпорол соседского мальчика. Не полегчало. Заплатил ему блоком сигарет. Ночью не могу выйти во двор — постоянно мерещится Сталин. Всё идёт к наихудшему, что, впрочем, неудивительно. Похоже, там действительно кто-то есть. В шинели и с характерным профилем. Бродит и бормочет нарезку стихов — их, наверное, сочиняет специально для него кукла вуду в перерывах между сеансами иглоукалывания. Или только делает вид, что сочиняет, а сама бессовестно ворует в электронной конференции "ТРАВА ПО ПОЯС". Да, там, где же ещё найдёшь такое. А потом Сталин ходит вокруг моего дома… Дочь Хозяина каждый вечер приходит, раздевается и ложится на ковёр бледной закатной звездой. Но мы больше не танцуем с ней, она сама исторгает танец. А я — нет. Ведь Сталин ходит вокруг да около, обрывая любые побеги. И побег — невозможен.

Вот оно, царство бесконечного страдания. Чуть приглядеться — вот они, души, рядом, готовы распластаться и испариться ради малейшей прихоти. Но зачем оно, это призрачное могущество, это всевластие в мире призраков… Ведь вокруг дома ходит ТАКОЕ. И некуда деться от пения, и Дочь Хозяина танцует сама с собой и проваливается — вот он, разрыв, он выдает… Силы Неба и Ада! Неужели всё это происходит со мной… ПОХОЖЕ, ТАМ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО КТО-ТО ЕСТЬ!"

Игорь Васильев предчувствовал дождь.

Это было похоже на предчувствие тоски. Осязание её колеблющейся тени. Когда приближалась Дочь Хозяина, в воздухе повисал запах электричества. Когда приходило время дождя, пахло водой, грибами и рыбьими слезами. В дождь ОНА не являлась. Ей, вскормленной огнями, демонами и развратной живностью, как-то не с руки промокать насквозь и ходить с мокрыми волосами в пахнущем псиной балахоне.

Всё самое странное в жизни Игоря всегда происходило в дождь. Вот и сейчас что-то ныло внутри, стягивая мозг ожиданием. Тревога, зудящая тревога жгла. Не давала покоя. Что-то подкралось, Это было очевидно. Игорь сидел на террасе, теребя моток верёвки. Вчера опять ничего не вышло. Его изводило созерцание танца — отдаляющихся касаний, гаснущих огней и незавершённых па. Игорь уже был готов прогнать ЕЁ —лишь бы прекратить всё это. Нет, он бы, конечно, не… А сейчас его позвало в преддождливость. В тяжёлый воздух, в угрюмые глаза и первые огромные капли. Игорь брёл вдоль посыпанной крупным гравием дороге, думая о детях, летающих в огромном доме, и Хозяине, в чьей власти дать им тела. Придёт день, и они появятся здесь — в этом гравийно-дождливом мире. Влетят на чёрных колесницах с факелами невозможного огня. И четыре библейских всадника будут предшествовать им. Сам Хозяин сделает шаг… А на его руках в багровом одеянии будет сидеть Дочь, та, что прекраснее всех земных женщин, меняющая тела, охотящаяся за душами, людскими, слизывающая сны с детских губ, мчащаяся в грозовом облаке.

…Последней земной тварью, которую он увидел, стал сумасшедший бродяга. Видимо, он принял Игоря за один из своих снов. Возможно, так оно и было. Из щели в пространстве зашелестело. Это Дочь Хозяина готовилась к свадьбе. Кто сказал, что браки заключаются на небесах?

Кровь уже пролита. Скоро настанет время вина и меда. А тело останется на земле.

Пошёл дождь, но легче не стало. Подкралась ржавчина. В небесах затаился снег.

В коридоре крошечной подмосковной квартирки поселились пятна. Днём они спали, лишь изредка вздрагивая всеми своими снами, и тогда у ближайших соседей начинала тоскливо вскрикивать новорождённая девочка. Ещё синеватая, с бледными ноготками и совсем без зубов, она больше походила на куклу заблудшей старушки или даже покойницы, чем на что-то живое. Глядя на неё, многие думали, что девочка и вправду — труп, которому только предстоит родиться, странным случаем заполучивший крикливость, голод и подвижность раньше жизни. А само её бытиё тем временем осторожно зрело через стену, в коридоре у чудаковатой девушки Тани, с опаской, радовавшейся пятнам, особенно когда те начинали играть среди ночи в свои сияющие догонялки. Недели за две до начала смурных чудес Таня увидела на стеклянной двери глумливо раскрашенную рожу и спала теперь только днём. "Стерегу!" — поясняла друзьям. А люди приходили к ней разные, кое-кто постраннее её самой. Губошлёпый лохматый мальчик Лёша, после того как голый выскочил из пожара, почти не говорил, вечно улыбаясь и пожимая плечами. Зато самый старший, Дмитрий, вещал в любое время, но как-то уж слишком по-своему, и мало кто понимал его. Однако все терпели.