Дмитрий Силкан - Равноденствия. Новая мистическая волна

Жжёт желание, жалит, уводит от полноты, ограничивает краёв не имеющее. В муках рождаются миры новые, потому что придумали и возжелали единство, которого не было и нет. Много богов, много единств, много истоков. В нас всё.

6. Блаженны желания все, ибо все они начало, с концом нераздельное, ищут, в настоящем пребывая.

Страшны и люты бывают они, когда для света не прозрачны. Врага убить, женщиной овладеть, храм построить, воды напиться, гостя накормить — всё поиск себя, коего никогда не было. Но если до времени не различать желания, то боль и отчаяние вечности уподобятся. Ничего, кроме себя, ни создать, ни разрушить нельзя. Бывает, огонь не греет, а жжёт. Вода топит, а не жажду утоляет, ветер не прохладу даёт, а иссушает. Небо мечом обращается. Если себя в стихиях не узнать, то всякое привидеться может.

7. Силу открыть надо для желания правильного.

Если думается, что не твоя она, то так и будет.

Только вот бороться с кем? Сила приходит, когда видно, что все враги в тебе и пребывают, твои желания и страсти и есть. Какие враги, если совершенно всё? Нужна борьба, иначе всё не проявится и небо бездонное, голубое не откроется. Блажен воин.

8. Истинное желание только одно всегда: в покое вечнодвижимом и светоносном побудиться. Вспомнить, что никогда из него не выходили, и потерей его небывшей насладиться.

Любое желание — это попытка рогов мира двоящегося избежать, от начала соединённое соединить. Единорог алатырь-камень внутри нас на горе древней хранит. Все желания камень этот исполняет. Не хотим знать его, покой и движение в свете являющий, поэтому страданию причастны.

9. Желание в миг однажды видит и осознаёт себя, исток свой понимает, с океаном безбрежным совпадающий.

Красота во всём первозданная будет, два зеркала друг против друга окажутся. Светом сияет ошибка всякая. Солнца какие увидим! Радуга ночью леса и травы осветит вдруг. Всё, как и сейчас, совершенно было и будет. Возможно, пойдёт снег…

Длинный, высокий, покосившийся деревянный зелёный забор. Раннее подмосковное утро.

Огромная луна серебряной диетой всё ещё висит над горизонтом.

Солнышка пока нигде не видно, но лучи его уже явно придают цвета и формы деревьям, цветам, траве и лопухам.

Свежесть везде необычайная. Дышится очень легко, — наверное, ночью была гроза.

Жители посёлка ещё спят, только по узкой дороге между огромными, заросшими лесом и грибами старыми довоенными дачами идёт человек с рюкзаком…

Маленькая усатая серая мордочка высовывается из почти незаметной щели и безмолвно вопрошает почему-то: "Кто ты, путник? Откуда? Нужна ли тебе твоя дорога? Куда идёшь, старина?".

Обычно крысы даром речи и тем более вопрошания не обладают, но эта явно была очень талантлива. Хотя, возможно, она даже и не понимала, да и не могла понять, что её чёрные глазки вообще могут хоть что-нибудь значить…

Она очень любила свою старую дачу, её бабушка тоже здесь жила и кормилась. Та рассказывала ей о многом: о детском смехе, который случался здесь летом, об игре в преферанс на веранде, о весёлых и сильных людях, которые пропадали в одночасье.

Сзади оставались пирамидки и желтоватые треугольники сыра, окруженного мелкой крошкой восхитительного продукта под названием «Российский», "Пошехонский" и даже «Эдемский», и недолгая дорожка от дома до границы с туманным и странным миром, в бытии которого за забором она всегда сомневалась.

Банки крупы, красные прослойки свежезасоленного сала, огромный запас житейской мудрости и мечты о чём-то большем, чем прекрасная своей темнотой и сыростью нора в хозяйском доме, давили своей несбыточностью и отчаянием.

А тут ещё прохожий… Она иногда любила рассматривать их сидя за забором. Обычно они не вызывали в ней ни интереса, ни потребности в осознании. Но этот был какой-то другой, он показался ей немного необычным, правда, совершенно непонятно чем.

Хозяин сегодня ночевать не пришёл, хозяйки в Доме не было давно, и поэтому крыса чувствовала, себя необычайно смелым существом, которому открыты тайны всех дел и ответов. Честно говоря, в душе она догадывалась, что Дом её, а не этих непонятных громадин, которые приносят ей столько много вкусной еды, хотя время от времени и пытаются уничтожить всякой гадостью, наивные. При том как они уродливы, — у них нет ни хвостов, ни шерсти…

Прохожий же хозяина не имел никогда и поэтому счастья и несчастья своего не ведал и, заметив длиннохвостого зверя, задался вопросом, сквозившим в глазах владыки подвалов, старых буфетов и недоеденных завтраков.

"Конечно, у крысы взгляда особенного быть не должно, но зато выражение-то каково", — подумал он, когда его небесно-бездонные голубые глаза наткнулись на спиральки двух чёрных бусинок, буравящих пустоту своего отражения в виде трав, людей и снов.

Он был не совсем прост, этот случайный прохожий, и крысиная мечта предстала ему в виде прекрасного сна, в котором узкая-преузкая дорожка ведёт в сырное и крупяное небо, где сидит радостный седошкурый Первокрыс, владелец амбаров и простого незаметного счастья. Крыса его побаивалась и любила. Страх перед ним был началом крысиной мудрости. Он же давал ей надежду на самые разные потерянные кусочки колбасы и шанс упереть забытое в удобном месте куриное яйцо.

"Тоска какая, грустно, скучно мне. Нет мне дороги", — подумал путник.

"Не хочу быть крысой, не хочу рая, не боюсь ада. Назад идти не могу, вперёд не хочу".

"Устали мои ноги от серой и жёлтой пыли, устали глаза мои от луны и солнца, от травы придорожной, затоптанной такими же бесконечными мечтателями о чужом счастье".

"Но как я люблю этот мир. Как прекрасен он в пустоте своих снов".

Он вспомнил, сколько раз он уже бывал здесь и всё время пытался куда-то уйти, сесть на свой поезд, на электричку, которая идёт до нужной только ему станции.

Кругом одни дороги, везде стремление найти счастье в их конце или начале.

Он вспомнил… Сейчас пролетит шмель.

"Некуда идти и нечего искать", — услышал вдруг он в деловом жужжании спешившего куда-то шмеля, которое, как ему показалось, раздалось в молчании чувств его.

Тогда присел он на траву перед зелёным забором, под сосной, улыбнулся, и достал последние крошки из своего уже совсем пустого рюкзака и отдал их своему последнему другу, выражение глаз которого прекратило движение колеса, оси никогда не имевшего.

Васильки и одуванчики порадовались вместе с ним, а иван-чай вроде бы даже преклонился…

Путник исчез…

Под сосной, где он сидел, остался только уже совсем пустой рюкзак, а разноцветные солнечные зайчики разбежались по дереву и высокому покосившемуся зелёному забору…

Крысе стало просто и радостно, ведь её ждал ещё жбан со свежей, совсем недавно подоспевшей сметаной, а позже, за порогом жизни, — царство самого Первокрыса, вечное, радостное, наполненное сладостными восхвалениями Его мудрости.