Владимир Митыпов - Геологическая поэма

Роман с видимым облегчением отошел от воды и присел рядом с Асей.

— О, глядите! — вдруг проговорил он с удивлением. — Свет-то идет из озера, замечаете?

И в самом деле, и на них самих, и на всех предметах близ берега лежала — точнее, не лежала, а была легчайше обозначена — исходящая от воды сумеречная подсветка. Охлажденное бестеневое полуосвещение делало лицо Аси странно и тревожно нежным, а физиономии Романа придавало столь чуждую ему печальную серьезность. Видимо, оно же невольно настраивало на меланхолический лад и самого Валентина.

— Дубге, — глухо проговорил вдруг москвич.

Что-то в голосе Романа заставило Валентина насторожиться. Не спрашивая ни о чем, он украдкой повел глазами в его сторону. Возможно, причиной тому были быстро густеющие сумерки, однако фигура Романа являла собой нечто нелепое до крайности. Согнувшийся в три погибели, плечи угловато торчат выше понурой головы, он сидел и, неестественно вывернув шею, глядел куда-то вбок — искоса всматривался в поверхность воды.

— Дубге, — повторил он прежним тоном. — Вон она… Валентин с Асей переглянулись, ничего толком не понимая. В глазах студентки мелькнуло беспокойство.

— Правая верхняя звезда Большой Медведицы. Дуб-б-ге, — Роману будто хотелось продлить звучание этого необычного слова. — Ниже — Мерак… Фегда левее, а дальше там — Меграц, Алиот, Мицар… и последняя в ручке ковша — Бенетнаш…

Проследив за его взглядом, Валентин различил смутные точки отраженных в озере звезд.

— Арктур… Денеб — в хвосте Лебедя… Альтаир… Вега… Мира… Аламак… — продолжал называть Роман, видя или не видя что в застывшей глади озера.

— Жалеешь? — неожиданно вырвалось у Валентина. Роман не пошевелился. И ответил не сразу.

— Как тебе сказать… Иногда мне кажется, что там я был бы более на месте… У какого-нибудь альтазимутального телескопа… Козероги, Альдебараны… Нет, без трепа, бывает, глянешь на этот зверинец над головой — и такое ощущение, что моторчик дает сбой…

«Потому и вверх не смотришь?» — едва не вырвалось у Валентина, но одновременно с этим в мозгу пронеслось: «Вот случись, не попади я в геологию и тоже пялься на нее со стороны, на отражение, — давал бы сбои мой моторчик? Или нет?»

Роман будто прочитал его мысли. Он неуловимо изменил позу, и его согбенная фигура мгновенно сделалась по-ястребиному нацеленной.

— «Жалеешь?» — желчно передразнил он. — Психолог нашелся! Вот есть у тебя твои дурацкие плавающие материки — ну и тихо радуйся себе! Меня-то что тюлючишь в это дело? Подсунул, понимаете, чемодан без ручки — и нести невозможно, и бросить нельзя!.. Вот чего б тебе не открыть свое месторождение нормальным человеческим способом?

«А не бывает так, что открыть истину важнее, чем открыть месторождение?» — хотелось спросить Валентину, но это было бы выспренне и глупо. Вместо этого он сказал:

— Не в месторождении дело. За него у меня голова не болит. Если оно существует, то лет через двадцать пять или там через пятьдесят найдут. Но если открывать его сейчас, то не абы как, а… — Валентин споткнулся, не зная, как лучше выразить свою мысль.

Роман выжидательно безмолвствовал. Отчужденно, застывшим изваянием сидела Ася, на темном профиле ее лица чуть поблескивал глаз, точно вкраплина мориона — черного кварца. Совсем некстати вспомнился вдруг ее недавний вопрос: «Почему ты всегда пасуешь перед Романом?» Валентин мысленно чертыхнулся. С каждой ушедшей секундой делалось все труднее сказать, не мудрствуя: удача с месторождением должна стать торжеством принципа, нового подхода, а не торжеством геолога Вальки Мирсанова в приятном качестве первооткрывателя. Вот и все. Ничего сложного. Но как всегда бывает в таких случаях, на ум упорно лезло совсем не то, что нужно.

И тогда, махнув на все рукой, он заговорил, уязвленно горячась и сбиваясь:

— Ладно, пусть так: чемодан без ручки. Согласен. Но, старик, согласись и ты: фиксизм — это закрепленность, фиксация. В конце концов, это элементарно скучно. Миллионы, сотни миллионов лет повторение одного и того же: вверх-вниз, вверх-вниз. Как на курортной волне. Угореть можно!.. На позициях фиксизма даже стоять не надо — на них куда удобнее лежать… под пляжное баюканье своей теории. Мысль, кстати, не моя… Другое дело — дрейфующие материки… Роман… И ты, Ася… Столкновение Индии с Азией, а?.. Грандиозная катастрофа. Или великий акт творения. Называй как хочешь. Но без этого облик Евразии был бы другим. Не существовало б высочайших гор планеты. И возможно, та обезьяна не спустилась бы с дерева… Или спустилась, но позже… «Дурацкие плавающие материки!» Роман, я понимаю, ты сказал это не всерьез, но все-таки… все-таки… Да возьмите вы Байкал — он же не просто озеро, вернее — просто не озеро. Он — овеществленный процесс. И не седой старец — ей-богу, слышать уже этого не могу! — а океан в стадии зарождения. Дитя океана, если хотите. Можно такое понять без теории дрейфа? Без учета индийского фактора? Через пятьдесят миллионов лет…

— Через пятьдесят миллионов лет, — язвительно подхватил Роман, — восточные и западные берега Байкала окажутся по разные стороны океана. Но к тому времени все человеческие проблемы будут уже решены. И научные в том числе…

Вот только теперь студентка нарушила свое затянувшееся молчание:

— Что значит — решены?

Роман галантно и чуть ли не с удовольствием разъяснил:

— То и значит. Гавкнет человечество. С концами. По бездорожью.

— Вымрет, что ли? — сумрачно уточнила Ася. — Или, допустим, в космос улетит?

— Не имеет конца только то, что не имеет начала, — наставительно изрек москвич и вслед за этим внезапно продекламировал:

Валентин буквально онемел — до того это не вязалось: Роман — и стихи (Постой, чьи же это? Кажется, Тютчева…) Вот уж точно, полный завал!..

— Любимые вирши Стрельца, — деловито сообщил москвич. — После них он обычно добавляет: «Хорошо еще, коль лик божий, а если харя термоядерной бомбы?» И при этом как загнет-загнет привет от Матвея! — в голосе Романа опять появились желчные нотки. — Стрелец свободно шпарит на всех европейских языках. И почти хорошо говорит по-русски.

— То есть… как это — почти? — не поняла Ася.

— Выражается, — был лаконичный ответ. — Иногда — при сотрудницах. Впечатление такое, будто красуется этим: что, мол, позволено Юпитеру… Да, многомерный человек!.. — Роман на мгновенье задумался. — Бывает душевным — хоть отбавляй. Начинает рассуждать о смысле жизни, и нам уже ясно: у шефа депрессия. Вы знаете, говорит, еще в древности очень неглупыми людьми было сказано: «Во многом знании есть много печали». Я вот пожил, говорит, насмотрелся и вижу: все — пыль…