Владимир Митыпов - Геологическая поэма

Пока высоко в горах, в укромных убежищах, медленно, но неуклонно скапливалось это мрачное воинство, внизу, в долинах, беспечно доживала свой век предыдущая геологическая эпоха. Правда, уже остался позади ее золотой век, когда воздух был пьян от запахов олеандра, жасмина и земляничных деревьев, а над дремучими травами сияли огромные чаши цветов райских расцветок и кружившиеся над ними гигантские, величиной с развернутый журнал, бабочки соперничали с ними красотой, когда в нежный пурпур закатов вонзались черные копья кипарисов, гордых, как знамена победы, гейзерно взлетали к небу косматые бунчуки пальм и, точно скань черненого серебра, отрисовывались прихотливо-изящные силуэты гинкго, а на неоглядных просторах тучных степей, в чаще плодо-обильных лесов, у водопоев по берегам полноводных рек кишели животные причудливых окрасок и сказочного облика. Да, все это было в прошлом, но эпоха продолжалась, все еще роскошная, расточительная, полная буйных излишеств, как Рим времен упадка, уже интуитивно зачуявший грядущее нашествие вандалов и потому спешивший отпраздновать свой последний праздник перед неминуемым концом.

И вот он настал — час, когда ледники пришли в движение. Среди них и тот, над чьим логовом стоял Валентин — невероятно далекий, но прямой потомок тех ютившихся на задворках мира существ, которые в ту пору еще неумело ковыляли на задних лапах и которых гиперборейская суровость наступающей эпохи заставит развести первый костер, впервые привязать к палке заостренный булыжник.

Отрешенно глядя вниз, Валентин продолжал стоять на краю обрыва. Солнце двадцатого века светило ему в спину, отбрасывая его великанью тень на дно цирка. Оттуда ледник, перестав умещаться в приютившем его до поры до времени каменном убежище, начинал свое нашествие на тот давний мир, красивый обреченной, предсмертной красотой. Он двигался медленно и необратимо. Его студеное дыханье несло гибель всему слишком яркому и изнеженному. Выживало неприхотливое, неброское, сильное некичливой силой.

Валентин был далек от того, чтобы наделять геологические явления личной волей, но на какой-то миг ему показалось, что природа, утомленная бесчисленными попытками на протяжении сотен миллионов лет, ставила тогда свой последний — и жестокий — эксперимент по сотворению высшего разума. До той поры фантастически щедрые леса, жирная грязь болот, теплые моря, лагуны, великолепные мангровые побережья и изобилие жратвы плодили одних лишь алчных гигантов да красивые ничтожества. Небогатая колыбель хомо сапиенса была обложена льдом…

Ленточный транспортер, наждак и цепная пила — вот с чем можно было бы условно сравнить грандиозные ледяные языки, нисходящие по горным долинам. Они крошили, истирали, стесывали скалы на своем пути, углубляли цирки, расширяли долины, срезали каменные выступы в их бортах, выпахивали в теле гор чудовищные борозды, обнажая гранитный остов планеты.

Прошли тысячелетия — их некому было считать на тогдашней земле, — и скудные минеральные отложения эпохи льдов в свой черед легли еще одной прочитанной страницей на уже перевернутые листы в каменной летописи природы.

Границы нетающих снегов отползли обратно в высокие широты, утянулись к заоблачным вершинам.

Наступила весна планеты.

Высвобожденные из долгого ледового плена, открылись невероятные скульптурные формы: мрачные башни, игловидные пики, отвесные, почти до блеска отполированные стены, заточенные до ножевой остроты перемычки, гребни, подобные шипастым спинам драконов, столбы и отторженцы. Рельеф был дик, истерзан, яростно вздыблен, точно наполовину уничтоженное, но все же выстоявшее воинство.

А после того как в безжизненных долинах истаял последний лед, миру явились «бараньи лбы» [60] «Бараньи лбы» — низкие куполообразные возвышенности из твердых пород, сглаженные и отполированные движущимися ледниками. . Низкие зализанные купола. Бывшие скалы. Свою нынешнюю — укороченную — сущность они обрели под ледником, пропустив над собой его мертвящую силу. Тупо, обтекаемо неуязвимые — таково было впечатление, само собой возникавшее при первом же взгляде на них. Казалось, ничем их не пронять, никаким потрясениям нового времени они уже не подвластны. Любые силы природы рикошетом отлетают от их монолитно-лысой поверхности.

«А ничего себе сочетаньице, — подумал Валентин. — Баранья тупость плюс несокрушимость танка». И тут вспомнил, что он же лейтенант запаса, черт побери, артиллерист! Когда-то его учили смотреть на танки через прицел 122-миллиметровой дивизионной гаубицы. В голове встрепенулась озорная мысль: эх, вмазать бы по этим танко-баранам прямой наводкой!.. Смешливо сощурясь, прикинул расстояние. Далековато для стрельбы прямой наводкой, но попробовать можно. Историческое соперничество брони и снаряда переносилось на новое поприще — Валентин в мыслях командирски скрипнул портупеей и отдал команду своему взводу, и уже успел рявкнуть насчет взрывателя РГМ-2, когда вся боевая обстановка была вмиг уничтожена голосом неслышно подошедшей Аси.

— Кажется, у нас есть шанс открыть еще одну аномалию, — меланхолически сообщила она.

Валентин обернулся. Она стояла, указующе воздев ручку молотка, но могла бы этого и не делать — он сразу заметил, что с северо-запада, со стороны «гнилого угла», близится туча, громоздкая, словно динозавр, по краям пухово-белая, а в толще как бы освещенная изнутри желтоватым пульсирующим полусветом. Съедая зубчатые верхи хребтов, она надвигалась быстро, бесшумно, в молчанье внезапно онемевшей природы. Пренеприятная туча… Валентин быстро огляделся. Побагровевшее солнце светило с особенным — предгрозовым — накалом, и контрастность окружающего рельефа сделалась еще более выразительной. «Готика, — мелькнула мысль, вполне, впрочем, естественная, однако вслед за этим вклинилось совсем уже неуместное — Наверно, готика родилась как подражание очертаниям альпийских вершин…»

Туча глухо заворчала. Было самое время удирать в какое-нибудь укрытие, однако Валентин медлил, зачарованно водя глазами. Слева и справа, на оконечностях верхней дуги цирка, возвышались башни, угрюмые, как Тауэр, а ниже, там где боковые дуги цирка сближались подковой, виднелись выступы подобных же башен, но только полуразрушенных. Окрестные хребты и отроги увенчивались словно бы остатками крепостных стен, над которыми, нарушая их однообразие, там и сям взлетали стрельчатые пики, отмеченные суровым величием средневековых соборов. Местами на их ребрах и гранях мимолетно загорались и гасли огненные блики — то в шевелящихся лучах солнца, заносимого рваным краем тучи, вспыхивали, вероятно, пластины слюды. Мельтешенье огней смазывало четкие очертания вершин, заставляя их странным образом уподобляться чуть подрагивающим языкам крутого пламени. «Пламенеющая готика, — вынырнул в памяти термин из архитектуры; как нередко бывает, в голову упорно лезло совершенно постороннее. — Но сейчас начнется тушение огня!» — наконец-то спохватился Валентин.