Владимир Митыпов - Геологическая поэма

— Господи помилуй! — басом произнес Гриша.

— Вот именно! — Роман укоризненно покосился на Валентина. Рассказики у тебя, старший геолог! Вчера выдавал черт-те что и сейчас… Старики, может, все же поедим, а? Или деньгами получим?

Гриша встрепенулся, зачерпнул ложкой, попробовал. Подумал и зачерпнул снова.

— Ну? Готова дочь попова?

— Пища! — уважительно сказал Гриша, жмурясь от удовольствия.

После еды, не мешкая, принялись устраиваться на ночь. Палатку решили не ставить — комары не досаждали, дождя не предвиделось. С наветренной стороны костра расстелили брезент, раскатали мешки, надули матрасы. Раздеваясь, Валентин спросил у Романа:

— Как ты? Подряд три дня в седле наверно, трудно с непривычки.

Роман пренебрежительно махнул рукой.

— Пшено это, Валя! Конь везет, а ты сидишь — все дела. — Он помолчал и спросил уже другим, серьезным телом — Так ты думаешь, он предчувствовал?

— Кто? — не понял Валентин.

— Этот твой вертолетчик. Мне показалось, у тебя что-то такое было в подтексте, а?

Валентин ответил не сразу. Аккуратно свернув одежду, он сложил ее под голову, залез в мешок и только после этого сказал:

— Не было ни в под, ни в над… Я думаю, ему надо было просто вовремя уйти. Страх притягивает беду. Не зря сказано: смелого пуля боится.

— Погоди, ты же сам назвал его смелым…

— Я говорил — мужественный, а не смелый. Это разные вещи. Смелый, он вообще не ведает сомнений.

— Ид-дешь ты пляшешь со своим психоанализом! Фрейд нашелся.

— Ладно, засыпаем!

— Давай.

Замолчали. Гриша уже сладко похрапывал. Валежины, уложенные в огонь по-таежному сомкнутыми концами на толстую поперечину, горели несильно, замедленно и устойчиво.

Лежа на боку, Валентин глядел на Кавокту, хорошо видную сквозь просветы кустарника. Река шла с ровным негромким гулом, в котором, однако, явственно различались журчание, и рокот, и плеск, и взбулькиванье. Переливчато мерцающая слюдяным блеском поверхность ее была неуловимо черна возможно, по контрасту с ночной белизной прибрежных отмелей, с пенными бурунами на перекате. Над дальней косой чуть угадывалась призрачная дымка, и даже не дымка, а лунный свет, который от речной прохлады вроде бы сгустился в голубоватый легкий туман. Ночь и луна преобразили лес деревья по берегам стояли не по-дневному сомкнуто, отрешенно застыв, их хвойные одеяния отливали прохладной голубичной сизостью. Островки кустарника издали казались бархатисто-белесыми, вроде вербных шариков. На травянистых полянах словно лежал иней.

Против ожидания, сон не приходил. Давно приучивший себя засыпать по желанию, Валентин ощущал чувство досады и недоумения. Неужели его до такой степени растревожил предстоящий маршрут с Романом? Или все это воспоминание о том едва знакомом вертолетчике? Вздохнув, он повернулся на спину.

— Не спишь? — послышался ничуть не сонный голос москвича.

— Нет.

— Я тоже. Слушай, ночь-то какая, а? Море удовольствия! Леший бродит, русалка на ветвях висит…

Валентин фыркнул.

— Чего смеешься? Я ведь и в школе когда-то учился, не только в институте… — Роман завозился, устраиваясь поудобнее в мешке, проворчал — Дерсу Узала-то наш, а? Храпит себе, как овцебык… даже завидно… — Чиркнул спичкой, закуривая. — Не думал в этом году попасть в поле, — продолжал он минуту спустя. — Не до поля было. Стрелец монографию кончает, помогать ему надо. И своя диссертация… ну, правда, чернуху я слепил…

— Какую чернуху? — нерешительно спросил Валентин — лихая Романова лексика действовала на него обескураживающе — он начинал чувствовать себя безнадежно отсталым провинциалом.

— Ну, набросок, допустим, черновой вариант… Слушай, что я хотел спросить: как ты Стрельца обработал, а? Петушиное слово знаешь?

— Какое слово?

— Нет, кроме шуток! — Роман пропустил вопрос мимо ушей. — Часов в шесть утра возникает у меня в номере — мы рядом жили в гостинице — и выдает: полетишь, говорит, с одним местным геологом, у парня идеи, наверняка вздор, но посмотреть надо, это наш долг. А я спросонья сразу не врубился и говорю: «Простите, шеф, какой смысл лететь, если вздор?..» На столе у меня лежали сигареты — так он берет и закуривает, а ведь лет десять назад завязал. Тут уж я начал догонять: невероятный случай, у шефа сбой! Пардон за извинение, я пас, я молчу. Он тупо смотрит в окно и тоже молчит. Ну, полный завал!

— Тебя что удивляет? — Валентин беспокойно привстал. — Он же ясно сказал: долг.

— Долг-то долг… — Роман непонятно хмыкнул. — Но у Стрельца главное в науке — целесообразность, сечешь?

Валентин глядел на него, выжидательно молчал. Роман сделал подряд две-три затяжки и, приподнявшись, швырнул окурок в костер.

— Так и ушел, ничего не сказав… — Он вздохнул, залез поглубже в мешок. — Сложный человек. Неоднозначный. В отделе у него демократия. Без трепа, работать с ним легко. Свобода слова: «Шеф, тут вы не правы!.. Шеф, вы меня удивляете!» — ну, и прочее в этом духе. Знаешь, как оно от физиков пошло. Стиль. Лыжи, теннис. Полуспортивная одежда. В проруби купается. На работе может возникнуть в кедах. Зимой без шапки ходит — волосы у него красивые, и он это понимает. Свой в дугу, но… — Роман издал легкий смешок. — Один на этом так опарафинился! Кандидат, толковый парень. С год только и успел поработать, потом его «ушли». Остроумие подвело. Стрельца избрали член-корром, а подхалимы, сам знаешь, везде есть, они с того дня и завели бодягу: чуть чего — ах, наш академик, наш академик!.. Стрельцу эти визги вроде бы до поясницы, шутит себе: теперь, говорит, альпинизмом займусь. А этот друг, сильно остроумный, однажды взял и выдал, что между академиком и член-корром столько же общего, как между отдыхом и заслуженным отдыхом. Море удовольствия!.. Через полгода фрайер загремел в полный рост. Как говорится, позвольте вам выйти вон.

— Неужели Стрелецкий… — раздумчиво начал Валентин, но Роман живо перебил его.

— Абзац! — решительно заявил он. — Станет он мараться, кушать кого-то. Парень не вписался в созвездие Стрельца, и вся любовь. Хана подкралась незаметно.

— Созвездие? — несколько ошарашенно спросил Валентин, в то же время остро досадуя, что вынужден все время задавать вопросы, вроде недоумка.

Роман хихикнул. — Это в институте так прозвали наш отдел… Зевнув, он умолк. Некоторое время лежал, тихо посапывал, потом вдруг легонько всхрапнул.

— «Готов! — подумал Валентин. — Надо и мне — что-то заболтались мы». Он глянул на часы — на зеленовато светящемся циферблате было уже без малого два. В ногах лениво потрескивал костер, тусклое пламя изредка пыталось взметнуться, но тут же сникало обессиленно. Где-то рядом тоненько ныли невидимые в темноте комары. Ночь словно бы загустела, стала глуше, и звезды выглядели по-особенному яркими, крупными. «Созвездие Стрельца, — подумалось Валентину. — Вот как они живут в столицах…»