Григорий Ряжский - Четыре Любови

Сын порой слегка раздражался, но всегда держал себя в руках:

— А чего бы ты хотела, мама? Я имею в виду вообще — чего?

Лева знал, что таким вопросом он ставит ее в тупик. Он прекрасно осознавал, что желание участвовать в судьбе сына гениального отца для матери его было определяющим. Но также он понимал и то, что места для такого материнского участия оставалось у нее с годами все меньше и меньше. Как мог, он пытался лавировать между членами семьи, соединяя или по необходимости разводя группировки противника по разные стороны фронта, даже если воевать никто не собирался. Просто в определенные моменты интуиция Левина и получаемый опыт мирного выживания внутри аэропортовской квартиры подсказывал — требуется передых и профилактика.

Мать на Левин вопрос ответом не утруждалась никогда. Да и не смогла бы. Не знала и знать не хотела — это совершенно не входило в ее планы. Процесс был значительно важнее результата, но и его хватало ненадолго. В перерывах между столкновениями Любовь Львовна старательно перепрятывала небольшую коробку с камешками, проявляя каждый раз чудеса изобретательности. Затем она записывала на специальной бумажке местоположение схороненного в очередной раз наследства, которую, в свою очередь, хранила в одном из трех мест, о которых помнила всегда. Даже иногда, точно зная, где оставила бумажку в прошлый раз, она проверяла на всякий случай два предыдущих места, чтобы быть абсолютно уверенной — изобретенная ею система сбоя не дает. В дни таких проверок настроение ее заметно улучшалось, и тогда Люба Маленькая, прекрасно чувствовавшая настроение зловредной бабки Дурново, разыгрывала свой очередной спектакль.

— Любовь Львовна, — девочка смотрела на нее честными преданными глазами, и далее следовал вопрос: — Вы не помните, правду в школе говорят, что катет, лежащий против угла в 30 градусов, вдвое меньше биссектрисы?

Любовь Львовна неопределенно хмыкала:

— Ну конечно правда, Любовь. Ты что, сама не знаешь разве?

— А в учебнике геометрии написано, что — гипотенузы. Меньше вдвое… — Люба Маленькая продолжала смотреть на нее тем же уважительным взглядом, с каким и подкатила с самого начала. — И математичка тоже говорит, что — гипотенузы.

Бабушка слегка терялась, победительные нотки ослабевали, но к этому испытательному моменту позиции ее были еще крепки:

— А кто же тогда говорит про это в вашей школе? — переспрашивала Любовь Львовна немного озадаченная, но совершенно не чувствуя подвоха.

— Да Мишка Раков, он в соседнем классе учится, двоечник вечный. Дурак. Правда, Любовь Львовна, дурак? — Девочка завершала испытания, невинно пару раз хлопала длинными ресничками и, вперившись в бабаню, ждала ответа. Любой из вариантов ее бы вполне устроил. В ход шла также ботаника с женскими пестиками вместо мужских тычинок, физика с французом Исааком Ньютоном — потомком эфиопских царей, география с первооткрывателем арктической атлантики Мадагаскаром и другие нужные в семье науки.

Поразительно было, что при всей своей житейской изворотливой хитрости и скандальном нутре хозяйка дома каждый раз покупалась на примитивную девчачью придумку, не выстраивая из фактов легкого по отношению к собственной персоне издевательства малолетки какой-либо причинно-следственной связи. Люба Маленькая, не получив ожидаемой бабалюбиной трясучки, равно как и прочих видов удовлетворения от свежей провокации, была недовольна и уходила к себе, оставляя непрошибаемую бабку один на один с неподдельным возмущением по вновь возникшему поводу.

Первая хлопота с Любой Маленькой возникла, когда ей исполнилось тринадцать. Сама хлопота была даже не с ней самой, а, скорее, с Левой. Дело было утром, в воскресенье. Девочка торчала в ванной уже час, рассматривая начинающуюся красоту, когда Люба включила телевизор и крикнула в направлении дочери:

— Клуб кинопутеше-е-е-стви-и-и-й, Маленькая-я-я!

Лева в это время сидел за письменным столом в отцовском кабинете и определялся с персонажами. Персонажи не определялись, и тогда он задумчиво вертанулся на кресле. Пронося взор мимо распахнутой кабинетной двери, его глаз засек неожиданно промелькнувшую в долю секунды женщину. Женщина была абсолютно голой, с упругими молодыми формами. За ней махровым шлейфом тянулся ненадетый халат. Лева вздрогнул — это была Люба Маленькая. Он вдруг с ужасом понял, что это она. Его Маленькая. Его падчерица — Генькина дочка. Он вернул кресло в исходное состояние.

«Чего это я? — подумал Лева. — Зачем это?»

Отношения Левы и Маленькой Любы на фоне имевшегося дисбаланса сторон всегда отличались наибольшей безоблачностью. Это обстоятельство искренне радовало Любу, но частенько напрягало Любовь Львовну, и порой она не умела скрыть своего неудовольствия, видя как сыновья нежность по отношению к падчерице переходит все допустимые границы. В такие минуты, не находя нужных слов для прояснения своего отношения к происходящему на ее глазах непотребству, она просто поднималась с места и, круто разворачиваясь, выходила вон. Пару раз, из чувства сострадания к ее ревнивому материнству, Люба обрывала разыгравшуюся с мужем дочь и отправляла ее делать уроки.

— Вот именно! — восклицала согласная с этим свекровь. — Это получше будет, чем дурачиться!

Чувство благодарности она к Любе не испытывала все равно — слишком много та должна была ей за сына.

Лев Ильич отодвинул сценарий, дав персонажам паузу, и побрел в гостиную. Там, закутавшись в безразмерный Левин банный халат и уставившись в телевизор, в кресле полулежала, задрав голые ноги, Любочка, Люба Маленькая. Лева растерянно остановился, не понимая, зачем пришел.

— Смотри, Лев, — обратилась она к отчиму. — Про Грецию рассказывают. Про древнюю, — и, хитро улыбнувшись, кивнула в направлении через стенку — туда, где находилась бабкина спальня. — Про родину млекопитающих грецких орехов показывать будут.

— Ну, со мной этот фокус не пройдет, — мягко возразил Лев Ильич. — Я-то в отличие от тебя знаю, что родина грецких орехов — Кордильеры-Анды. А из млекопитающих в Греции только позвоночнокрылые. Из отряда перепончатых.

Люба Маленькая засмеялась. Лева понравился ей с самого первого знакомства, и с того же дня они сразу стали на «ты». Ей было четыре года, когда они с мамой столкнулись с ним в метро, на станции Площадь Революции. Они тогда шли на пересадку, чтобы доехать до Варшавской, а оттуда уже — к себе, в Бирюлево. Перед ними в задумчивости шел Лева, мучаясь над очередным сюжетом. Тогда обе Любы, мать и дочь, не знали еще, что это Лева. Они думали, что это просто пассажир. Внезапно пассажир остановился у колонны, перед бронзовой статуей пограничника с собакой, протянул вперед руку и погладил пистолет пограничника. Тогда они не знали еще, что у железного пограничника не пистолет был, а маузер. Об этом позже, когда они уже подружились, но еще не поженились с мамой, Лева рассказал Маленькой по секрету. Но в этот раз она тоже хотела погладить рукой по желтой вытертой тысячью ладоней железяке. Но не по пистолетной, а по собачьей. Пассажир стоял к ним спиной и не пропускал. Сзади напирали. И тогда Люба Маленькая протащила руку через дырку между пассажировой рукой и его пальто и все равно погладила холодный овчарочий нос. Пассажир медленно развернулся, внимательно посмотрел на Маленькую, затем перевел взгляд на Любу, весело улыбнулся и сказал: