Моника Фагерхольм - Американка

Сандра сделала несколько шагов вперед и встала прямо перед спящей в бассейне Дорис, все еще дико храпящей Дорис. Потом она выставила вперед указательный палец, словно пистолет, и сказала громким решительным голосом:

— Бах! Ты убита! Просыпайся! — Она не крикнула, а лишь сказала немного громче, чем обычно. И все же стоило ей это произнести, как Дорис Флинкенберг порывисто села в своем спальном мешке, открыла глаза и осмотрелась вокруг взглядом испуганного животного. Этот взгляд Сандра запомнила навсегда. Много раз потом она вспоминала это: как Дорис спала. Это столько объясняло про Дорис Флинкенберг.

Словно кошка, которая даже в самом глубоком забытьи держит ушки на макушке. Такой она и была, и об этом в самом начале их знакомства (ну и словечко для всего того, что произошло потом!) она подробно и обстоятельно рассказала: ребенок, который в раннем детстве узнал, что мир в определенных смыслах, прямо скажем, гадкое место, что на взрослых нельзя положиться и что они, не задумываясь, причинят вред маленькой беззащитной девочке. Так что — если хочешь выжить и жить мало-мальски сносно, то надо быть начеку и защищать себя всеми силами. Абсолютной надежности не существует.

Дорис Флинкенберг и была тем ребенком, с которым так плохо обращались. Она стянула чуть-чуть брюки, чтобы предъявить доказательства: гадкие красно-коричневые отметины на боку. «Здесь она меня поджарила. Она, мамаша с болота. Или. Попыталась».

И так, в бассейне, Дорис увидела Сандру и сразу пришла в себя. Она рассмеялась полусонным смехом, весь страх из которого словно унесло прочь; скорее наоборот — это был громкий дерзкий смех, не допускавший никаких извинений или объяснений.

— Ты, поди, решила, что я умерла? Тогда у тебя пистолет не в порядке.

Можно было отшутиться. Но Сандра не смогла подобрать ни одного ответа: ее вдруг охватила радость от того, что Дорис Флинкенберг действительно была с ней, а также смущение, которое частенько играло с ней шутку. Так что она предпочла прекратить шоу и сразу сказать то, что необходимо было сказать, как она чувствовала, чтобы Дорис никуда не исчезла.

— Вставай, — сказала она. — Ты, наверное, голодная. Может, сначала позавтракаем?

Она сразу заметила, как Дорис Флинкенберг расслабилась, ее круглое лицо расплылось в большой нахальной, соответствующей ситуации, улыбке.

— Я страшно голодна, — проговорила она потом на чистейшем шведском языке, словно читала стихотворение на торжествах по случаю окончания школы. — Ужасно, безумно голодна. Так бы целый дом и слопала.

— Так пойдем, — без церемоний предложила Сандра и пошла назад вверх по лестнице. И Дорис поспешила выбраться из спальника, она старалась держаться как ни в чем не бывало, но с трудом могла скрыть волнение. Ну и пусть. Так и должно было быть, они обе это понимали.

А наверху в кухне в рекордные сроки, не больше двадцати минут на все про все, начался процесс, в ходе которого Дорис и Сандра познакомились ближе и стали лучшими подругами, неразлучными. Одна И другая, обе-две.

И так продолжалось до тех самых пор, пока Дорис Флинкенберг темным ноябрьским днем, очень похожим на тот ноябрьский день, когда они впервые встретились, не поднялась на скалу Лоре, взяв с собой пистолет (настоящий), поднесла его к виску и спустила курок.

В то первое утро в доме на болоте они не пили на завтрак «Лапсанг Сушонг» — чай с запахом дыма, который обычно пила Сандра — она очень держалась этой привычки. Если нужного сорта в доме не находилось, если, например, папа — или мама, пока она еще жила с ними, — забывали купить его, Сандра с кислой миной отказывалась завтракать вообще.

— Что это такое? — в ужасе воскликнула Дорис Флинкенберг, отхлебнув первый глоток из кружки, которую ей протянула Сандра. — Духи? Я же говорила КОФЕ! — Дорис решительно выплюнула чай в раковину. — В доме кузин мы всегда пьем кофе! Бенку выигрывает для нас килограммовые упаковки. В лотерее, ему везет просто обалдеть как, — добавила Дорис, словно читала сборник кроссвордов. — В игре, — продолжила она беззаботно, не замечая, что Сандра вздрогнула. До того, как Сандра встретила Дорис Флинкенберг, она мало что знала о Поселке и его обитателях, кроме пары фактов, один из которых: что Бенку и мальчишка в лесу — один и тот же человек.

— Ты ведь знаешь, кто такой Бенку? Наверняка его видела. Псих в лесу. Мы живем в одном доме, если ты этого еще не поняла. В доме кузин. Он у них приемный сын, а я приемная дочь. О'boy, Сандра, так и знай: мои настоящие предки — ими хвастаться не приходится. — Сказав это, Дорис закатила глаза; со временем Сандра привыкла этому ее особому приемчику; конечно, в болтовне Дорис было много такого, о чем хотелось расспросить поподробнее (вот как, например, сейчас, о том психе в лесу, Бенгте). Но все же тогда, в первые минуты их знакомства, это было бы слишком.

— А теперь ты о себе расскажи, — решительно продолжила Дорис. — Какие у тебя хобби? Мои, — и тут Дорис сделала паузу, прежде чем продолжить самой, потянулась еще за одним бутербродом с балканской колбасой, тарелку с которыми Сандра поставила на стол между ними, и стукнула по ножке кухонного стола, словно чтобы придать ритм и выразительность своим словам, — слушать музыку и решать кроссворды из «Преступлений и жизни».

Дорис все болтала и болтала, так что поначалу трудно было вставить хоть словечко. Но Сандра, пока слушала ее, подумала: это ничего. Она не возражала. Даже больше того — у нее снова возникло предчувствие, что именно этого она давно ждала. Болтовни Дорис, ее присутствия — всего, что с ней связано. Что значительную часть своей жизни она именно этого и ждала.

— Алло! Я же задала вопрос! Ты что, уснула?

— Хм, — осторожно начала Сандра. — Не знаю, может быть, ткани. Разные. Но не все. А еще я люблю стрелять из пистолета. Хотя у меня это и не очень хорошо получается.

Сказав это, она не посмела поглядеть на Дорис, а несколько секунд прислушивалась к тому, как ее сумасшедшие фразы отдавались эхом в воздухе между ними. Ей захотелось поскорее сменить тему разговора.

— А теперь моя очередь задавать вопросы. Как ты пробралась в дом? И что ты вообще тут делаешь?

Первый вопрос Дорис Флинкенберг оставила без ответа, зато на второй ответила со всей обстоятельностью. Накануне вечером ей вдруг стало ясно, что она ни секундой больше не может оставаться в доме кузин, что пора бежать оттуда. Эта мысль поразила ее, словно удар грома, рассказывала она: просто-напросто уйти и никогда больше не возвращаться. Дорис собрала свой чемодан и ушла из дома кузин со спальным мешком под мышкой. Она шла и шла по дороге и по разным тропинкам. И пока она так шла в тонкой куртке, встречный ветер и холод пробирали ее до костей, отчего злость из нее постепенно выветрилась, и довольно быстро она задумалась о совсем другом — о том, все ли у нее есть, чтобы продолжать жизнь дальше, вот, например, кассетный магнитофон она забыла, и все кассеты тоже. Поэтому не успела она далеко уйти, как одумалась и повернула обратно. И тут-то ей пришлось пожалеть, что она далеко ушла от дома, слишком далеко, и у нее уже не осталось сил на обратную дорогу.