Моника Фагерхольм - Американка

— Черт, как банально! — крикнула Кенни со своим особым акцентом и засунула понюшку жевательного табака под губу, а потом — вурр — автомобиль укатил прочь.

Значит, наверху в ларьке с двумя окошками. Похоже, началось лето. Рита уже ранней весной приняла решение, что не станет проводить лето, вкалывая на «Пять сотен метел и один совок» — причем этот последний, даже после многочисленных препирательств, не соблаговолил принять участия в работе, а отправился «искать себя» в город у моря. Она решила вырваться на волю — хоть немного, но все же. Я не собираюсь больше ходить у вас на поводу. Что-то в этом роде.

Вот она и устроилась в ларек на площади в центре Поселка. В ларьке было два окошка, и владела им Жанетт Линдстрём, Женщина — Предприниматель года, у которой была монополия на торговлю мороженым в ларьке на центральной площади — не особенно прибыльное дело в начале лета, зато очень даже потом, когда понаедут дачники, а тем паче когда откроется транзитное движение дальше на запад.

Одно окошко налево, другое — направо. Со стороны ларек кажется достаточно большим; но внутри — если нет покупателей и на площади ни души, одни лишь чайки летают кругами, — продавцам приходится сидеть на табуретах рядышком-рядом. Почти в обнимку, если можно так сказать.

Но и это место досталось Рите с боем, потому что в Поселке не так-то много было мест, куда сверстники Риты могли устроиться летом подзаработать. Для этого Рите пришлось уговаривать Жанетт Линдстрём, маму Даниеля Даниельсона, ее чокнутого одноклассника (обратите внимание на фамилию: папа Даниеля был «еще более невыносимым», так говорила сама Жанетт Линдстрём, а мать и сын не стеснялись в выражениях). И он был еще тот псих, Даниель, можете не сомневаться.

И в довершение всего, как станет утверждать Жанетт Линдстрём после того, что случится, был некоторым образом влюблен в нее. В Риту то есть. Неслыханно. В школе никто не был влюблен в Риту, ее побаивались. Несколько месяцев назад она выбила зубы Сюннёве Линдбеку, и это была не невинная девичья шутка, а всерьез.

Рита сообщила Сольвейг, что нашла себе работу, а та заявила, будто Рита получила это место только потому, что Жанетт Линдстрём была вынуждена уступить давлению собственного сына. Рита с трудом убедила себя, что Сольвейг сказала так только из ревности. Поначалу все шло неплохо. В первую неделю напарницей в ларьке была Сюзетт Паклен, и с ней все было ОК. У нее была куча историй про ее дружков, которыми можно было заслушаться.

А еще приятно было сознавать, что Жанетт Линдстрём в свое отсутствие явно считала Риту главной ответственной за ларек.

— Из тебя может выйти настоящая деловая женщина, — сказала она еще весной, когда Рита пришла к ней просить это место, потому что она о нем так мечтала и у нее была тысяча и одна идея, как наладить торговлю мороженым на площади в летние месяцы.

— Мне не терпится воплотить их в жизнь, — ну, и дальше в таком же духе.

На самом деле у нее не было никаких амбиций. На самом деле были дела поважнее, которым и следовало бы посвящать свое время, силы и мысли. Она собиралась читать, там в ларьке. И если представится такая возможность, и если Сюзетт Паклен будет держать язык за зубами (клевать носом и держать язык за зубами: у нее была феноменальная способность спать сидя, у этой Сюзетт) — поразмышлять спокойно.

— Мы, женщины, должны поддерживать друг друга и в семейных делах, и в производственных, — твердила Жанетт Линдстрём. Чушь. Думала Рита. Эти разговоры словно семена одуванчика — дунь, и разлетятся, из дома на Первом мысе, во всяком случае. «Духовные странствия Элдрид». Боже мой. И упали, словно «слезы на каменистую почву», как пелось в одной из тех песен, которые крутила на кассетнике Дорис Флинкенберг.

Но с этими словами Жанетт Линдстрём приняла Риту на работу в ларек мороженого на центральной площади.

Все пошло прахом, насколько это только было возможно. Что это случится, Рита поняла уже на вторую неделю утром в понедельник, после первых весьма многообещающих дней. Но в понедельник на второй неделе Сюзетт Паклен, «напарница», как называла ее Жанетт Линдстрём (она рассчитала, что работы летом будет немного, так что и зарплату следует платить не слишком большую), не объявилась в десять часов, к открытию ларька. Ровно два часа спустя, когда часы на церкви на площади пробили двенадцать глухих ударов, появилась Жанетт Линдстрём со своим сынком Даниелем Даниельсоном и коротко сообщила, что Сюзетт Паклен отправили собирать клубнику и прочие ягоды в ту часть страны, где Жанетт Линдстрём арендовала земли, и что «напарником» Риты отныне будет ее сын Даниель Даниельсон, которому не помешает получить практический опыт в конкретной профессии. Это она торжественно объявила Рите в присутствии Даниеля Даниельсона, а когда сынок отошел настолько, что не мог их слышать, прошептала ей на ухо:

— Между нами, женщинами, должна тебе признаться, что, пока он околачивается дома, не видать мне летних праздничков. ОН должен выйти в люди и узнать, что такое жизнь. Смотри не потакай ему! Держись построже! — И потом она дружески растрепала Рите волосы, к счастью, в те времена еще не были в ходу объятия и поцелуи в щеку. — Ты девушка строгих правил, Рита. И мне это нравится. Ты справишься.

Даниель Даниельсон распоясался уже на третий день. Ничего неожиданного. Этого и следовало ждать. Без повода и объяснений. Кроме раздраженного и в высшей степени злобного замечания Сольвейг (поскольку Рита вскоре снова окажется среди метел и отсутствующего совка).

— Дурные гены. Я же говорила.

История Даниеля Даниельсона в этом свете была такова: его дед со стороны отца был ветеринаром, который ненавидел кошек; и вот, ловкий черт, возомнил, что Господь наделил его более высокой миссией, чем прокалывать вздутые животы буренкам. А именно — раз и навсегда избавить подведомственную ему территорию от кошек. Диких котов, крестьянских кошек, домашних кошечек — даже от соседского ангорского кота Фрассе. И он, значит, начал их ловить и кремировать. Всех кошек, каких ему удавалось поймать. Он ловил их самыми изощренными и замысловатыми способами, но чаще всего — обычным сачком. А потом усыплял.

И спящими доставлял их в мешках Йоргену Бэкстрёму, своему лакею. В этом узком кругу тогда, как и сейчас, повседневная жизнь не обходилась без таких лакеев. На более приличном языке это называлось «услуга за услугу», но на самом деле это ошибочное определение. Потому что в этой системе всегда была более сильная сторона — та, которая имеет власть решать, какими услугами обмениваться, что на что и как. Всегда одна сторона подчинена другой, и эта сторона — обычно вот такие, как Йорген Бэкстрём, он же не был председателем городского правления, пастором общины, директором банка или городским ветеринаром. Как дед Даниеля Даниельсона.