Амитав Гош - Маковое Море

До сих пор в разговорах переселенцы избегали темы Черной Воды — что толку мусолить грядущие опасности? Но теперь, когда в душном зное джунглей они обливались потом, их страхи и дурные предчувствия хлынули через край. Слухи бурлили, точно в котле: говорят, на корабле, что повезет через Черную Воду, кормить будут говядиной и свининой, а тех, кто откажется, засекут до бесчувствия, а потом вобьют мясо им в глотку. На Маврикии всех силой обратят в христианство и заставят питаться запретной едой из джунглей и моря; случись, кто помрет, покойника, будто навоз, зароют в землю, поскольку на острове нет топлива для костров. Самый жуткий слух объяснял, почему белые так упорно рекрутируют юных и молодых, не желая брать умудренных опытом: все дело в масле, которое содержится в человечьих мозгах, вожделенном мимиай-ка-тел, а всем известно, что его больше всего у тех, кто недавно вступил в пору зрелости. Способ же извлечения вещества таков: в черепе жертвы просверливают дырочки, подвешивают ее за ноги, и масло по капле стекает в посудину.

Слух этот не вызывал ни малейших сомнений, и когда на горизонте завиднелась Калькутта, всех окутала беспросветная тоска; теперь путешествие по Гангу казалось прощальным подарком, позволившим ощутить вкус жизни перед приходом долгой и мучительной смерти.

В день банкета Полетт обнаружила, что за ночь ее неугомонные ногти исполосовали ей лицо. На глаза навернулись слезы огорчения, и она едва не послала миссис Бернэм записку, в которой сказывалась больной, но затем передумала и велела банщицам наполнить корыто. В кои-то веки она покорно отдалась хозяйским «трушкам», позволив себя мять и намыливать. Однако вопрос, что надеть, пока оставался открытым, и Полетт опять чуть не расплакалась: она всегда была равнодушна к тряпкам, и теперь собственное беспокойство о них ее смущало. Что такого, если придет мистер Рейд? Скорее всего, он ее даже не заметит. И все же, примеряя платье с барского плеча, она поймала себя на том, что с необычной привередливостью изучает богатое, но строгое одеяние, — предстать на банкете скорбящим сурком было невыносимо. Но что поделаешь? Новое платье не купишь не только из-за безденежья, но и потому, что нет доверия собственному вкусу в дамских модах.

Не имея других советчиков, Полетт обратилась за помощью к Аннабель, которая кое в чем была не по годам сведуща. Малышка не подкачала, предложив собственную вышитую накидку, которая весьма освежила черное шелковое платье с воротником-пелериной. Однако помощь была небезвозмездной.

— Глянь-ка на себя — прям вся трепещешь, как девица на выданье, — сказала Аннабель. — Раньше ты никогда так не суетилась. Из-за кавалера, да?

— Что ты! Вовсе нет! — поспешно ответила Полетт. — Просто не хочу подвести твоих родителей на столь важном… мероприятии.

Аннабель не поверила:

— Задумала кого-то подцепить? Кто он? Я его знаю?

— Ох, Аннабель! Ничего подобного!

Однако угомонить девчонку было не просто; позже, увидев Полетт в полном наряде, она восторженно завопила:

— Высший класс! Тебя осыплют поцелуями еще до окончания банкета!

— Право, Аннабель, ты экзажере… преувеличиваешь!

Подхватив юбки, Полетт сбежала с лестницы, радуясь, что никто их не слышал, кроме жезлоносца, двух коверщиков, трех водоносов с бурдюками, двух мастеровых со стамесками и садовников с цветами. Она бы умерла на месте, если б сей диалог услыхала миссис Бернэм, но, к счастью, хозяйка еще была за туалетом.

На входе в дом располагался большой вестибюль, который из-за обилия венецианских зеркал в золоченых рамах мистер Бернэм в шутку называл «зеркальным залом»; здесь гости дожидались приглашения к столу. Роскошное, однако не самое просторное помещение не могло похвастать большим числом укромных уголков, когда в нем зажигали все бра и шандалы. Сей факт огорчал Полетт, на приемах старавшейся быть как можно неприметнее. Путем проб и ошибок она отыскала в зале местечко, отвечавшее ее цели: одинокий стул у стены без зеркал; здесь удавалось переждать начальную фазу торжества, не привлекая ничье внимание, — ее замечали только лакеи, разносившие холодное шампанское и шербет. Однако нынче спасительный уголок недолго служил ей убежищем: не успела она взять холодный бокал со сладким тамариндовым шербетом, как услыхала голос миссис Бернэм:

— Полетт! Где ты прячешься? Я повсюду тебя ищу! Капитан Чиллингуорт хочет о чем-то спросить.

— Меня, мадам? — обеспокоилась Полетт.

— Ну да, знакомьтесь. — Миссис Бернэм отступила в сторону, и Полетт оказалась лицом к лицу с капитаном. — Мистер Чиллингуорт, позвольте представить вам мадемуазель Полетт Ламбер.

После этих слов хозяйка ретировалась, и Полетт осталась наедине с гостем.

— Весьма польщен, мисс Ламбер, — отдуваясь, поклонился капитан.

Голос его потрескивал, точно каштаны под колесом экипажа. Не только одышка, но лицо в красных пятнах и вся его обмякшая фигура говорили о том, что он нездоров. Капитан выглядел так, словно его облик, некогда предназначавшийся крепкому и уверенному в своей силе человеку, стал ему великоват: усталое обвисшее лицо, брыластые щеки и большие темные мешки под слезящимися глазами. Когда мистер Чиллингуорт снял шляпу, стало видно, что он почти лыс: голова его, окруженная волосяной бахромой, напоминала ствол с отвалившейся корой.

Промокнув платком взмокшее лицо, капитан сказал:

— На аллее я заметил ряд латаний. Говорят, это ваша работа, мисс Ламбер.

— Да, посадила я. Но они еще такие маленькие! Удивительно, что вы их разглядели.

— Латании красивы, но в здешних краях их редко встретишь.

— Я их очень люблю, особенно «латанию коммерсони».

— Вот как? — удивился капитан. — Позвольте узнать почему?

Полетт засмущалась и опустила взгляд.

— Видите ли, их идентифицировали Филипп и Жанна Коммерсон.

— Кто это, скажите на милость?

— Я довожусь им внучатой племянницей. Они были ботаниками и много лет прожили на Маврикии.

— Ах, вот оно что!

Капитан нахмурился и задал очередной вопрос, но Полетт его не услышала, потому что в зал вошел Захарий. Как все мужчины, сюртук он отдал лакею и остался в рубашке, волосы его были аккуратно стянуты черной лентой. По сравнению с другими его наряд — муслиновая сорочка и нансуковые брюки — выглядел весьма скромно, но сам он был невероятно элегантен, видимо, потому, что в отличие от других мужчин не обливался потом.

Теперь на все вопросы Полетт односложно отвечала «да, нет» и даже не услышала ворчанья судьи Кендалбуша, неодобрительно покосившегося на ее пышный наряд:

— «Преисподняя обнажена пред Ним, и нет покрывала Аваддону».

Довершением мук стали неуемные комплименты мистера Дафти, провожавшего ее к столу: