Амитав Гош - Маковое Море

Захарий сорвал с себя рубаху:

— Идите вы к черту, Кроул! Я не собираюсь смотреть, как погибнет матрос!

Шхуна все еще задирала нос, когда он вскочил на бушприт и, миновав мартин-штаг, добрался к «дьявольскому языку». Те секунды, что нос корабля находился над водой, Захарий и Джоду лихорадочно обрезали канаты и вгоняли на место шкивы. Затем шхуна вновь приступила к нырку, и оба моряка распластались на балке, но казалось, что крепко ухватиться они не смогут, ибо руки их были заняты обрезками канатов.

— Хе Рам! — разом вскрикнули гирмиты, когда «дьявольский язык» скрылся под волнами, утащив с собой моряков.

И тут Полетт словно прозрела, осознав, что море держит в своей хватке двух человек, которые ей дороже всех на свете. Не в силах смотреть на воду, она отвернулась и увидела мистера Кроула: взгляд его был прикован к бушприту, но лицо, обычно красное и жесткое, размякло, отражая противоречивые чувства. Появление из воды утлегаря с двумя седоками было встречено ликующим криком гирмитов — Джай Сия Рам!

От радости Полетт чуть не расплакалась, когда Захарий и Джоду, живые и здоровые, спрыгнули на палубу. Видно, судьба нарочно подгадала, чтобы Джоду приземлился рядом с Полетт, и губы ее словно по собственной воле шепнули:

— Джоду!

Юнга вытаращился на женщину под накидкой, но та подала ему с детства известный знак — не выдавай! — и, шмыгнув в сторону, занялась стиркой.

Джоду вновь появился, когда Полетт развешивала на вантах выстиранное белье. Беспечно насвистывая, он поравнялся с ней и выронил шкворень, который держал в руках. Притворившись, будто ищет закатившуюся штуковину, Джоду присел на корточки и шепнул:

— Путли, это вправду ты?

— А как ты думаешь? Я же сказала, что сяду на корабль.

— Ну ты даешь!

— Только — молчок!

— Заметано. Если замолвишь за меня словечко.

— Перед кем?

— Перед Мунией, — выпрямляясь, прошептал Джоду.

— Оставь ее в покое! Смотри, накличешь беду…

Но Джоду уже ушел, и предостережение пропало втуне.

То ли из-за мягкого света в глазах, каким ее одарила беременность, то ли из-за победы над охранниками, но почти все обитатели трюма стали величать Дити «братанихой», словно признав ее главенство. Сама она не придавала этому значения: ну что поделаешь, если вдруг спутники вознесли ее до статуса жены старшего брата? Знай Дити об ответственности, какую возлагает сей титул, она бы, вероятно, призадумалась, но поскольку эти родственные нюансы ей были неведомы, то известие Калуа о том, что кое-кто хочет переговорить с ней по чрезвычайно важному делу, застало ее врасплох.

— Почему со мной? — всполошилась Дити.

— А с кем же, как не с братанихой? — усмехнулся Калуа.

— Ладно, говори: кто, чего, о чем.

Выяснилось, что речь идет о человеке по имени Экка Нак — вожаке горцев, присоединившихся к переселенцам в Сахибгандже. Дити помнила этого кривоного жилистого мужичка, чьи седины и задумчивая мина придавали ему вид сельского старейшины, хотя вряд ли он был старше тридцати с хвостиком.

— Что ему нужно? — спросила Дити.

— Он просил узнать, не согласится ли Хиру жить с ним, когда приедем на Маврикий.

— Хиру?

От изумления Дити на миг лишилась дара речи. Разумеется, она замечала голодные взгляды, какими одаривали всех женщин — куда от них денешься? — но и подумать не могла, что недотепа Хиру, которая и гирмиткой-то случайно стала из-за подлеца мужа, бросившего ее на ярмарке, первой получит серьезное предложение.

И вот еще закавыка: если мужик и впрямь не шутит, зачем все это? Женитьба-то невозможна. Хиру, по ее признанию, замужняя женщина, муж ее живехонек, и наверняка сам Экка Нак в горах Чхота-Нагпур оставил жену, а то и две. Дити постаралась представить его селение, но ее страх равнинной жительницы перед горами был так велик, что она только поежилась. Дома союз Хиру и Экка Нака был бы немыслим, однако теперь не имело значения, откуда ты родом — с гор или равнины. Сожительство Хиру с горцем ничем не хуже того, что сделала сама Дити. Ведь все прежние связи распались, и прошлое смыто морем.

Ах, если бы так!

Если Черная Вода утопила прошлое, то почему в голове до сих пор звучали голоса, осуждавшие ее бегство с Калуа? Почему, как ни старайся, не заглушить шепоток, обещавший, что за свой проступок она будет мучиться не только сегодня-завтра, но веки вечные — в жизни после смерти. Вот и сейчас голосок нашептывал: хочешь, чтобы Хиру разделила твою судьбу?

Дити аж застонала: по какому праву ее впутывают в подобные дела? Кто ей Хиру, в конце-то концов? Ни тетка, ни сестра, ни племянница. С какой стати она должна взваливать на себя бремя ее судьбы?

Однако, несмотря на возмущение, Дити не могла не признать, что Экка Нак хочет все сделать честь по чести. Отрезанным от дома людям ничто не мешало спариваться тайком, как, по слухам, делали всякие вурдалаки и упыри. В отсутствие родителей и старейшин, кто знает, как правильно обустроить брак? И разве сама Дити не говорила, что отныне все они родичи, что чрево корабля породило новую семью? Все так, но пока еще они не настолько семья, чтобы одному решать за другого; Хиру сама должна сделать выбор.

Последние дни Захарий все время вспоминал рассказ капитана о «белом ладроне». Пытаясь связать концы с концами, все сомнения он толковал в пользу боцмана Али, но при всем старании не мог избавиться от мысли, что тот хотел приспособить его на место Дэнби. Подозрение не давало покоя, чертовски хотелось с кем-нибудь его обсудить. Но с кем? Отношения с первым помощником напрочь исключали того из числа конфидентов, и Захарий решил поговорить с капитаном.

Истекал одиннадцатый день плавания; заходящее солнце подсвечивало завитки и росчерки облаков, вскоре превратившихся в барашки. Переменившийся ветер порывами задул навстречу шхуне, отчего паруса, издавая громоподобные хлопки, прогибались назад.

Мистер Кроул стоял первую вахту, и Захарий знал, что капризная погода удержит его на палубе, однако на всякий случай дождался вторых склянок и лишь тогда направился к каюте капитана. Он дважды постучал, прежде чем из-за двери откликнулись:

— Джек?

— Нет, сэр, это я, Рейд. Хотелось бы переговорить наедине.

— Отложить нельзя?

— Ну…

Возникла пауза, которую прервало недовольное кряхтенье:

— Ладно. Только… пару минут сушите весла.

Прошло больше десяти минут, но дверь не открывалась; Захарий слышал шарканье ног и плеск воды в раковине. В кают-компании он сел за стол и прождал еще добрых десять минут, прежде чем дверь капитанской каюты приотворилась и в проем выглянул мистер Чиллингуорт. Лампа в каюте подсвечивала его неожиданно пышное одеяние — капитан был не в тельняшке, которую с недавних пор предписывал устав, но в просторном балахоне до пят, по давнишней моде английских набобов украшенном затейливой вышивкой.