Юрек Бекер - Дети Бронштейна

***

Письмо от Эллы:

Дорогой Ганс

сегодня у нас была комиссия

проверяла Все ли в порядке

с правовой стороны

целый день хлопанье глазами

целый день головы комиссии

парили над дорожкой в парке

сворачивали за угол…

Медсестрам это вообще Никчему

они были сама напряженность

да и мне тоже лучше

если все как всегда.

Также я Не забыла

Что тымне рассказал

о своей беде в последний приезд

я стою на своем тебе Надо

поговорить с отцом

другого пути нет

если только забыть Все

что ты видел и что слышал

это тоже можно…

Вероятно ты думаешь чтоя

не осознала тогда масштабы истории

или ятебя бросила на произвол

Тоидругое неверно

у тебя глаза стали круглые

от разочарования аябытебе рада

дать полезный совет но янемогу

знать все только оттого чтоя Твоясестра…

Таким ужасным какты описал мнеэто дело не кажется

ужасным оно было бы наоборот и оно было ужасным

но с этим покончено разинавсегда

ты знаешь о чем я говорю

почему бы Не бить врага его оружием

почему Не навести на этих людей Страхиужас

и если даже одного Изнихубьют

это еще Ничего Не значит

так что не бойся…

Ты уже заметил как мой совет тебе

самсобой обретает форму аименно

прекрати заниматься делами отца

разве у тебя нет своих планов

или разве и у тебя нет таких планов

какие можно легко выполнить

но нелегко истолковать

будьуверен он Не позволит себя остановить

в худшем случае тыему навредишь

тогда весь свой гнев какой останется

он обратит на тебя…

Я исхожу Не только из своих размышлений

но мы все подробно обговорили

отец ия

но ты Не пугайся

ятебя Не выдала

я была хитра как опытная лгунья

твое имя вообще Не упоминалось…

Поначалу отец колебался и просто Не знал

можно ли с идиоткой обсуждать

такое деликатное дело

но вот бы ты видел

какему удалось преодолеть колебания

и какмне довелось все узнать

единственная цена которую я заплатила

это чтоя все время молчала но это просто.

Еще две вещи

первое не забудь про кофе

тут в киоске он досихпор не продается

бедная продавщица уже слышать Не может вопросов

второе я бы при возможности

поучилась играть на какомто инструменте

по радио так часто слышишь их

только я пока Не знаю на каком

сегодня мне нравится один а завтра…

Вчера я слышала фагот

лишь с недавних пор прислушиваюсь к инструментам

то есть к их названиям

раньше они были просто музыка

может это будет флейта

может и скрипка или

фагот

ты там ходишь повсюду

вдруг посоветуешь чтото другое

мне надо узнать насколько трудно учиться

на разных инструментах

мне Неохота мучиться месяцами

если я Не запутываю ты ведь исам

когдато давно начинал играть на скрипке

что из этого вышло

и кофе пожалуйста

Твоясестра

***

В понедельник я полдня мечтал только об одном: забраться бы в какую-нибудь пещеру под скалой, в самый глухой угол, и ни во что не впутываться. Письмо меня просто убило. Эллу я люблю до умопомрачения, но письмо!

Я ехал к Марте на съемки, адрес она продиктовала по телефону, и непрерывно повторял несколько этих злосчастных строк. Чья вина, моя или Эллы? Но ты не пугайся. Я тебя не выдала. Я была хитра как опытная лгунья. Твое имя вообще не упоминалось… Теперь-то ясно, почему отец так себя повел. Услыхал, что я впутал в это дело его обожаемую бедную Эллу, и сразу меня возненавидел. Сначала я удивился, отчего он, вернувшись из лечебницы, немедля не призвал меня к ответу, а потом догадался: именно так он и поступил, только на свой манер.

С тех пор как я стал всерьез размышлять об Элле, я веду себя с ней совершенно иначе, нежели отец. Стараюсь принести ей с воли все, что могу. Я убежден: раз уж она отрезана от девяти десятых всех событий, то нельзя утаивать от нее сообщения о таковых. Отец, напротив, считает неправильным переносить вести из одного мира в другой, по его мнению, спутанное сознание не нуждается в дополнительной путанице. Например, он долго отказывался покупать Элле радио, хотя в общей комнате все равно ведь стоит приемник.

Киностудия размещалась в бывшем кинотеатре, я приехал в обеденный перерыв. Светловолосый охранник, сидевший в старой будочке кассы, грубо спросил, куда это я направился. Я ответил, что у меня назначена встреча с актрисой Мартой Лепшиц. Он прошелся пальцем по списку и, не глядя на меня, уточнил:

— Как, значит, ее фамилия?

Дверь в большой зал была открыта, я вошел. Настроение мерзкое, мне даже почти хотелось, чтоб охранник меня не пустил.

Рабочие, держа в руках пакеты для бутербродов, перекрикивались через весь зал. Я никогда не бывал на киностудии, но особого любопытства сейчас не испытывал. За столиком трое в форме эсэсовцев играли в карты, я спросил одного про Марту, но тот покачал головой. Две боковые двери, тоже открытые, вели во двор, куда киношники выходили размять ноги. Вышел и я, сразу увидев Марту с какими-то людьми, на груди у нее красовалась желтая звезда. Сделав вид, будто ее не заметил, я прислонился к стене, как и другие, и подставил лицо солнцу: пусть сама меня найдет.

Рядом сидел на корточках молодой человек, грелся на солнышке с закрытыми глазами. Лицо покрыто густым слоем грима, на груди опять-таки желтая звезда. Разглядев его как следует, я пришел к выводу, что внешность у него вполне соответствует расхожим представлениям о том, как выглядит еврей. И тут же все мероприятие стало мне отвратительно, а все аргументы против участия в нем Марты, какие пока приходили мне на ум, показались слишком мягкими. Почему евреев в кино должны изображать настоящие евреи? Марте, когда ей предложили роль, следовало ответить: только если эсэсовцев тоже будут играть настоящие эсэсовцы.

Молодой человек, открыв глаза, заметил мой пристальный взгляд и отвернулся. Тогда глаза закрыл я, наслаждаясь солнечными лучами, которые так давно не показывались. Элла не заслужила ни малейшего упрека, я ведь даже не просил ее утаить наш разговор от отца. Правда, я полагал, что она естественным образом так и сделает, но с чего я взял, что для нас с ней естественно одно и то же?

Между мною и солнечными лучами возникла помеха, однако за облачко я ее не принял, почуяв рядом Марту. А глаза открыл только после того, как не смог сдержать улыбку. Марта не постеснялась обнять меня при всем честном народе и не выпускала из объятий так долго, что я даже удивился.

Спросила, почему я встал у стены и греюсь на солнышке, а не пошел ее искать. Опустилась на землю, на затоптанные какие-то травинки, и тянула меня вниз, пока и я не уселся рядом. Обычно такого достаточно, чтобы привести меня в прекрасное расположение духа, но в тот раз я никак не мог забыть про письмо.