Юрек Бекер - Дети Бронштейна

— Поздравляю. А в каком городе? Здесь, в Берлине?

Я опять кивнул. Раздражают меня ее расспросы, нашлась еще кумушка, может, разом отбарабанить все ответы наперед, узнавать-то ей особо нечего. Сколько я ни пытался показать Марте, что со мною можно разговаривать легко и спокойно, ни разу не вышло.

— Крупную фасоль лучше резать на половинки, — посоветовала она.

— Вернемся к первому твоему вопросу. Я ищу комнату. Для того и объявление.

Экое спокойствие. Поглядывает на меня, нет, взгляд не скучающий, но ни тени сочувствия, удивления, о замешательстве уж молчу. Взгляд официантки, принимающей заказ. Но я рад, первый шаг сделан, самый трудный. Дело пошло.

— Вряд ли от объявления будет польза, — заметила Марта.

— Ты знаешь другой путь, как отсюда ноги унести?

Она погрузилась в размышления, судя по тому, что ножик замер над стручком. Потом отложила ножик, поднялась и достала молоко из холодильника. Одно уж точно: в организацию к жертвам фашизма мне по ее совету идти не придется.

— Давай-ка я поспрашиваю у своих, — предложила Марта.

— Спрашивай у кого хочешь, только не у своих родителей, — отозвался я.

Марта снова села за стол, понятия не имею, кто такие свои. Кончится тем, что я поселюсь у того типа, с которым видел ее на улице Димитрова.

— Не надо меня учить деликатности, — отчеканила она.

На губах у нее молочные усы.

Как по заказу, входная дверь отворяется. Не исключено, что Марта изо всех сил будет стараться найти мне комнату. У нее есть веские причины, в отличие от Кварта, которым руководит только нечистая совесть. Вижу, как Рахель Лепшиц в дверях кухни любуется Мартой, мной и фасолью. И машет мужу, пусть тоже убедится, что не все потеряно. За час до окончания съемки, когда стало понятно, что до Марты очередь не дойдет, я ушел со студии. Как патрульный полицейский, мерил шагами улицу, пребывая в самом дурном настроении оттого, что моя девушка ввязалась в ничтожное предприятие. Погода, однако, важнее, я то и дело поглядывал на небо, и малейшее облачко вгоняло меня в страх. Слыхали мы уже, как плохо пришлось евреям в те времена, слыхали и про фашистов, какие они неприятные люди, но ничего другого в фильме нет. А то, что есть, или давным-давно известно, или теперь не так уж и важно.

Марта вышла раньше времени, лицо раскраснелось из-за снятого грима или, может, от нетерпения. Побежала мне навстречу, как ребенок, когда хочет, чтоб его поймали и покружили в воздухе. Извинилась, что при мне не дошло до ее сцены, но я, по ее словам, и вообразить не могу, сколь немногое потерял. Не хотелось мне ни настроение ей портить, ни врать, поэтому я решил не касаться темы съемок, в такую-то погоду.

Я ориентировался в одном-единственном лесу — в том, который окружал нашу дачу, но поездка туда исключалась. Спроси меня Марта, куда нам ехать, я сумел бы лишь перечислить пустые названия нескольких окрестных лесов. Но она-то знала — куда. Схватила меня за руку, и вперед. Вообразив, что ей жутко не терпится остаться со мной наедине, я решил ради забавы не спрашивать о направлении.

Первый этап закончился у вокзала Кёпеник на стоянке такси. На мой обеспокоенный вопрос, не чересчур ли это, она вытащила из сумочки несколько банкнот по пятьдесят марок, помахала ими в воздухе и сунула обратно. У меня-то денег не хватило бы и на сосиску в ларьке, месяц никак не хотел заканчиваться. Марта же заявила, что в особых жизненных ситуациях можно позволить себе расточительность. Такси вокруг и в помине не было, кроме нас, на стоянке тоже никого.

Две девушки, вроде бы с киностудии, помахали Марте на ходу и скрылись в здании вокзала, как все нормальные люди. Я бы тоже предпочел поехать на электричке, мне казалось пижонством тут торчать, хотя я отнес это на счет неопытности Марты в обращении с деньгами. Она объяснила, откуда деньги: их выдают актерам в конце каждого съемочного дня, будто бы для сокращения возможных убытков в том случае, если за ночь компания обанкротится. И Марта опять предъявила мне красные с белым купюры, как бы в доказательство того, что от киношного дела все же есть польза.

***

Наконец подъехало такси, и Марта, наклонившись к открытому водительскому окошку, тихонько заговорила с шофером. Торг по поводу цены? Вероятно, задуманная ею поездка столь непроста, что следует сначала договориться с водителем. «Лес» — мелькнуло у меня в голове.

Шофер кивнул. Марта дала мне знак, и мы забрались в машину с двух сторон. Только я сел, как услышал внутренний приказ закрыть глаза и не открывать до тех пор, пока не приедем. Надеялся, что со мною будет как с тем бедным мальчиком в сказке, который после всех страданий снял с глаз повязку и оказался в счастливой стране.

Я полюбопытствовал, выплачивают ли актерам гонорар, если они целый день без дела простояли на площадке.

— Естественно!

Мне это вовсе не показалось естественным, но Марта разъяснила, что безделье для художника труд значительно более тяжкий, нежели процесс творчества. Я подставил лицо ветру, почувствовав, как мы с брусчатки выехали на асфальт, и по-прежнему не хотел открывать глаза.

Марта взяла мою руку, положила себе на плечо, а кисть зажала горячей подмышкой, это ощущение я помню и поныне. До того было хорошо, что мне стоило бы огромного усилия открыть глаза. Марта зашептала мне на ухо, что представляет себе, какой мрак для меня все это кино, но ведь она только ради заработка, и как не понять студентку, вечно нуждающуюся в деньгах.

Я шепнул в ответ, мол, извиняться незачем, кто ее поймет, как не я, совершая путешествие за ее счет.

— Только псих не ухватится за возможность разбогатеть таким простым путем, — нашептывал я.

Пока мы едем в лес, чтобы обниматься в тишине и покое, нельзя сказать Марте правду, а именно: мне огорчительно, когда на еврейском происхождении или еврейской внешности делают деньги. И без того я скрыл от нее слишком много, не надо сейчас преувеличивать свою любовь к истине. «Узнает, в свое время узнает, — думал я, — а сейчас не надо ничего портить».

По смене теней и света я догадался, что жилые дома остались позади. Спросил у Марты, едем ли мы через лес, она подтвердила, нисколько не удивившись. Прижалась ко мне, покусывала мочку уха, а я, с одной стороны, мечтал поскорее добраться до места, с другой — ехать и ехать так всю жизнь. В какой-то миг шофер воскликнул: «Ну, ну!» — но мы как раз мирно сидели рядышком.

За поворотом, когда я оказался на солнце, Марта спросила, из-за чего мы с отцом в ссоре. Я чуть глаза не открыл. И, разыграв удивление, принялся доказывать, что отношения у нас с отцом не хуже и не лучше обычных, однако Марта не успокоилась. Рассказала про такой случай: утром она позвонила к нам домой и попала на отца, тот сообщил, что меня нет дома, а на ее вопрос, когда я вернусь, отрезал: не знает и знать не желает.