Уильям Гэсс - Картезианская соната

Откуда мужу взять понимание? Да и самой Элле — откуда? Ясно видеть ясновидение никому не дано. В детстве она долгое время была уверена, что все люди умеют, как она, видеть в темноте. Она думала, что всем видны иглы, когда мать смеется, или пятно кофейного цвета, иногда расплывавшееся по маминой груди, когда она говорила. Но все это были только отдельные моменты восприятия. Лишь впоследствии, уже в подростковом возрасте, она увидела весь мир в совершенно ином свете. Мало-помалу все ее чувства обострились, развилась способность различать и постигать. И наконец настал день — ей было пятнадцать, — когда она наткнулась на кусочек астральной материи, лежавший на дорожке к соседскому дому. Господи, как же он вонял! Но тогда она понятия не имела, что это такое, хотя и хранила этот благоуханный осколок чьей-то души шесть лет в коробке из-под обуви, пока наконец не выпустила… или, скажем честно, выбросила, чувствуя себя очень виноватой.

Однажды Филипп Гэлвин пришел к ее отцу, и его приглаженные волосы блестели не хуже туфель, которые он продавал. У отца сразу задымились уши, и скоро весь дом был в дыму гнева, словно на кухне загорелся жир. Кончилось тем, что Филипп вскинул руку и медленно сжал в кулак под носом у отца, да так и замер, напыщенный и безмолвный, как статуя. На следующий день Элла обнаружила вмятину, оставленную кулаком Филиппа. Так она там и осталась — недавно, когда они с Эдгаром навещали ее родителей, кусочек пространства размером с кулак по-прежнему зависал посреди гостиной, словно в паутине, и Элла, как ни сдерживалась, морщилась всякий раз, когда сквозь него кто-то проходил, потому что знала, что, задевая этот символический след жестокого удара, люди обязательно стягивают на себя часть его силы. Элла могла даже показать синяк соответствующей формы у себя под подбородком.

То же самое было и здесь, в их нынешнем жилище. Тут зависала целая толпа людей. Страсти всех предыдущих владельцев, не говоря уже об Эдгаре, Маффине, о ней самой, скрещивались в неподвижном воздухе, как следы от лыж на свежем снегу. В ванной, например, обнаружился пенис, явно не принадлежавший ее мужу, и однажды, движимая желанием разнообразия, вдруг охватившим ее, она осторожно взяла его в руку. Он был еще теплый, как ручка кастрюли, и воздух в пределах его контура был бархатистым на ощупь. И впрямь, оказалось, что нет ничего нежнее крайней плоти.

— Прочь от моего ребра, волосатый ублюдок, я не желаю знать никаких Маффертри! — сердито воскликнула Элла, резко повернувшись в кресле, и слова ее подхватили клювами черноглазые чайки, которые парили в чаше Мадам и смеялись лапками. Да, на горизонте опять появился Маффертри, ничего не поделаешь; этот грязный дух вырядился на сей раз в солдатскую форму и снова шагал по Берлину, как год назад. Вы о нем скоро услышите, говорила мадам Бетц, надутая, как красный шарик, с усилием задвигая тугую оконную раму; Элла вспомнила, что именно в тот момент — в первую треть момента — она боялась упасть, просочиться сквозь пористую резиновую стенку этого шарика, ведь тогда сильный удар унесет ее к изгибу земного шара и вытолкнет в воздух, когда шар разлетится, словно косточка персика. Цветы персика — как изящно вы украсили ими свой скелет! Маффертри! На белом ремне висит пистолет в кобуре. Белая каска удобно сидит на голове, белые гетры пришпилены к ботинкам. Губы потрескались от избытка красного вина, украденного в Париже, и от излишнего целования с братьями. Он старательно обгрызал отмершую кожицу передними зубами и, скатав языком, с присвистом выплевывал, потому что всегда был опрятным телом и желал являться в приличном виде. Сколько такой обкусанной кожицы мог бы человек собрать за свою жизнь? Ну-ка, прикинем. Предположим, губы обкусываются раз в пять дней, это достаточно скромная оценка, и каждый раз снимается по пять кусочков, размером, грубо говоря, в одну пятую квадратного сантиметра. Это даст примерно семьдесят три квадратных сантиметра в год. Если принять среднюю продолжительность жизни равной шестидесяти годам, причем период младенчества в нее не включаем, поскольку в этом возрасте привычка обкусывания еще не создается, общая сумма выйдет около четырех тысяч трехсот восьмидесяти квадратных сантиметров, то есть ноль целых, четыреста тридцать восемь тысячных квадратного метра, вполне достаточно на средних размеров коврик в прихожей. Это если не учитывать всю прочую кожу, которая может быть обкусана еще бог весть где. В сущности, ногти тоже можно сюда причислить. Труднее всего оценить скорость пережевывания и среднее количество кожи или обломков ногтей, оказавшихся проглоченными, в противоположность количеству тех же материалов отброшенных, выплюнутых или сдутых.

Проклятые колесики и шестеренки! Счетная машинка порой могла трещать в мозгу часами напролет. Это хуже, чем звон или жужжание в ушах, и иногда хотелось сказать об этом соседке: у той гудела плохо смонтированная труба, но разве сравнишь эту трубу с Эллиными столбиками, строчками и треском бешено крутящейся рукоятки арифмометра… Эта часть ее мозга была самой любимой, но от домашних любимцев всегда столько мороки! Можно было вырезать эту часть, и никто ничего не сказал бы, хотя мадам Бетц говаривала, что ее любимцы куда менее шумные и намного меньше увлекаются бессмысленными вычислениями.

Пространство для Эллы не было пустым. Его заполняли сигналы. Излучение шло отовсюду: цветок испускал запах, летучая мышь — писк, лимон — кислоту, девушка — привлекательность, летняя улица — летнее тепло, мышцы — движение. В пространстве больше волн, чем в океане: рентген, радио- и телепередачи, рации, автомобильные телефоны, ультрафиолет, микроволны, всевозможные космические лучи, детские телефоны-соломинки, высоковольтные линии, сигнализация, транзисторы и трансформаторы, миллиарды электронных штучек, истекающих информацией, землетрясения, реактивные самолеты, всяческие приливы и ветры, но также, сверх этого и в добавление к этому, запах выдает присутствие сахара, писк приманивает жертву, кислота стимулирует слюноотделение, привлекательность заслуживает увлеченности или по крайней мере интереса, тепло таит угрозу, движение выдает волю; между тем запах, который приманил пчелу на сладкое, отложил слой пыльцы на ее ворсинках, а каждая жертва летучей мыши означает, что меньше комаров укусит обожаемое нами тело; более того, на роду нам написано, избежав огня, попадать сразу в полымя, и лимонный сок, придав вкус салату, облегчает его пережевывание во рту и переваривание в желудке, и там высвобождает витамины, которые разносятся, как вечерние новости или рекламная кампания, и это может ублажить пенис, что приведет к неожиданной беременности — пожалуй, здесь причина и следствие явно неравновесны; а жара заставляет ноги искать тени, где они вытаптывают траву, борющуюся за жизнь, а сокрушенная воля устало тащится к предписанному, хотя и отсроченному концу. Вот и выходит, что запах, звук, кислота, зрение, секс, тепло мира, воля человека — все это лишь жалкое бренчание уличного музыканта среди множества посланий, шаловливое веселье в облаках конфетти, ибо каждая молекула в куске разрезаемого металла вопиет, и растения истекают соком ради музыки, и птичий пух излагает то же, что и птичье сердце, только в ином регистре.