Александр Бялко - Изнанка

– Ну да! А ты про государственную тайну зачем в книжке написал? Ты и есть шпион!

– Это фантастика, не слушайте вы его!

– Когда пишут то, что есть, это не фантастика, а измена Родине. Зря тебя Иваныч после тюрьмы взял на работу!

– Короче, парень, – новый могильщик обратился к Паше, – мы тут спорить можем целый день, а ты положи бумаги на место, иначе мы тебя прямо здесь закопаем. А так, положишь, и иди на здоровье.

У Паши холодок прошел по спине. Он понял, что кто-то внимательно следил за ним все это время.

– Ребята, а это мое! – отчаянно сказал Паша. Тут он вспомнил про свидетельство о смерти своей тетки. – Вот, смотрите. – Паша достал свидетельство о смерти на имя Зинаиды Чернота.

– Ну и что? – спросил второй могильщик.

– Ячейка на имя Зины Черноты, это моя тетка. Она умерла, а мне завещала достать бумаги.

Могильщик разглядывал документ, а Паша, поняв, что на правильном пути, продолжил:

– Вот и могилка ее на углу, вы же сами, наверное, копали. И табличка свежая, вчерашняя – Зинаида Чернота. Сами посмотрите!

Могильщик кивнул фантасту. Тот ответил:

– Точно, ячейка была на Зину Чернота, я же ее сам замуровал по просьбе Иваныча.

– А я Парамон Чернота. Племянник ее. Вот паспорт, если не верите. Я и Иваныча вашего помню, они с теткой дружили. Всегда в черном ходил, – продолжал вдохновенно врать Паша. Очень ему не хотелось оставаться здесь навсегда.

Могильщики, уже спокойно, продолжили разговор:

– Чего хоть там было?

– Бумаги. Вот письмо от Иваныча тете. – Паша показал тетрадные листки. – Вот что-то на машинке. – Паша прочитал заглавие и сам удивился: – Сушкин, «Черный человек».

– Это рассказ Сушкина!

– И какое-то немецкое письмо. Вот и все. Тетка не хотела, чтобы это попало в чужие руки.

– Ладно, забирай свои бумаги.

– Подожди, – влез могильщик-фантаст, – дай-ка, кое-что почитаем.

– Читайте, тут ничего такого нет.

Паша раскрыл тетрадный листок:

«Дорогая Зина!

Ты прочтешь это письмо, хотя разговаривать со мной отказываешься. Ты винишь меня в смерти Сушкина, но я не виноват. Мне хотелось сделать ему приятное. Вернее, тебе сделать приятное, ты ведь была бы довольна, если у Сушкина творчество пошло бы в гору! Сосед с грузинского кладбища прислал мне из Тбилиси ящик коньяку. Ты же знаешь, я его не люблю, тем более столько. Я послал его на съемки Сушкину, чтобы он пил благородный напиток. Его корова не давала ему выпить и издевалась над своим мужиком, а я этого не переношу!

Я послал со своим человеком Сушкину подарок на Волгу, где проходили съемки...»

На этом месте фантаст прервал Пашу:

– Вот видишь, я прав, тут дальше про меня. Это, парень, надо сжечь. Дочитай, конечно, если хочешь.

– А ты отвозил коньяк Сушкину?

– Вечно его Иваныч баловал. Работать-то он не очень, все больше фантастика, – вставил другой могильщик.

– Да, отвез. Тогда же никакой доставки не было. Хочешь чего-то отвезти, вези сам.

– Ну и как Сушкин?

– Да я его только и видел раз. Живым. А так еще в кино. «Малина зеленая». Классный фильм, я его раз сто смотрел. Только неправда там все, конечно. «Здрасте, – говорю, – я от Иваныча». Он говорит: «От какого такого Иваныча?» Я говорю: «От директора Спасо-Преганьковского». Тот говорит: «Рано что-то с Преганек за мной приехали». А я говорю: «Подарок вам». Взял он его, похвалил Иваныча – вот и все.

– Что, и не угостил? – спросил Паша.

– Колись, пили коньяк? Теперь-то все равно, столько времени прошло.

– Да я же за рулем, мне же еще обратно через всю Россию ехать!

– Прямо сразу в обратный путь, и не заночевал даже! Кому ты врешь!

– Ну, было. Он же, Сушкин, не пил один. А я страшно коньяк люблю, это прямо наркотик для меня. Как вижу хороший коньяк, так меня прямо трясет!

– Все вы, писатели, такие, подавай вам коньяк!

– Нет, Сушкин не такой был, он простую водку больше уважал, он ведь из Сибири.

– А ты откуда знаешь?

– Да когда мы с ним сели, он, оказывается, уже хороший был.

– Сильно выпимши?

– Сказал же, хороший. Они там с актерами жахнули после съемок.

– Ну и что в оконцовке?

– А чего? Умер. Обпился.

– Стало быть, ты и есть смерть Сушкина! А Иваныч себя до конца дней казнил, что это он виноват.

– Я-то при чем? Просто коньячку захотелось!

– Точно ты шпион, не зря тебя засадили!

– А мне говорили, что Сушкин погиб на съемках, – сказал Паша, чтобы отвлечь могильщиков от глупой ссоры.

– Погиб, это точно. Я сам там был и могу подтвердить. Обожрался.

– Не надо так о покойнике. Сам знаешь, у нас не положено. Еще Иваныч всегда учил: о мертвом или хорошо, или ничего.

– Ладно, некогда тут рассиживаться, посмотри, что там дальше, и сожги.

Паша поднял глаза на следующую страницу:

«...И вот после ссоры с тобой меня понесло. Возомнил себя богом. Решил, что сам могу решать, кому пора ко мне на кладбище. Этому журналюге с бомбой в портфеле или бандиту Гургенидзе. За что и поплатился. Теперь прости, если сможешь. Возвращаю письмо с австрийского кладбища. Все я понял без перевода».

– А вот это совсем никому видеть не надо, – сказал сидевший рядом фантаст и достал зажигалку.

У Паши шевельнулось подозрение:

– Ты и в остальных делах помогал? Журналист Жарков, братья Гургенидзе, сын композитора Мылова? Иванычу теперь все равно, что ты так волнуешься?

– Он Иванычу завсегда помогал, это точно. Мы копаем, а он по городу бегает, да еще коньяк пьет, зараза! Шпион!

Помня, как обычно поступают с ненужными свидетелями, Паша сам взял зажигалку и зажег письмо.

– Вот так лучше всем.

– Рассказ Сушкина – это тетке. Она литературовед была.

– И старинное письмо забирай, раз сам Иваныч распорядился.

Паша посмотрел, как горячий серый пепел падает на кладбищенский песок, встал и молча, не прощаясь, пошел к выходу. Настроение было никакое, и поэтому он решил зайти в Институт германских языков к знакомой, которая помогала с переводами в редакции. Единственной загадкой в это истории оставалось то старинное немецкое письмо.

В институте знакомая переводчица, как ни странно, оказалась на месте. В ответ на просьбу перевести письмо она деловито взяла рукопись и села за компьютер, как будто с утра ждала, что Паша принесет его. Паша бросил куртку на стул и достал рассказ, из-за которого все началось.

По выходным у Василия начинало колоть сердце. Как будто острый шип боярышника втыкался ему в грудь. Он прямо-таки мог нащупать его сучок, торчащий из груди. Конечно, к врачу Василий ходил. Врач, старый, измученный жизнью человек, долго слушал Василия и вздыхал. Потом его вели в другой кабинет и обматывали проводами. Щекотно было пяткам, к которым прилепляли какие-то алюминиевые железки. Потом врач смотрел в бумажное полотенце, разрисованное жизнью Васильева сердца, но никакого шипа не видел. Не было шипа! И все-таки Василий чувствовал его каждый день, когда не надо было идти на работу.